Поколение - Николай Владимирович Курочкин
12
Постороннему может показаться, что провести заседание профсоюзного комитета, хотя бы и общетрестовского, не так уж сложно, была б содержательная повестка дня, остальное приложится.
Но это постороннему может показаться. А свои все знают, что в постройкоме двадцать пять человек и шестеро из них работают в дальних управлениях, за четыреста, за пятьсот пятьдесят и за одна тысяча сто пятнадцать километров от треста, — и это в местах, куда, как в популярной песне, «только самолетом можно долететь», да и то только на «Ан-2». А тот «Ан-2» может садиться хоть на кочку — и это здорово, но он может летать только при полной видимости, только без бокового ветра, только днем и только если есть экипаж, не перелетавший норму часов. А зимой они вдоль трассы ту месячную норму за неделю вылетывают. Значит, эти шестеро то ли будут, то ли нет. Двое торчат на недоделках на прошлогоднем газопроводе, сидят с обещанием замминистра, что если один из них на полдня хотя бы отлучится куда бы то ни было — оба вылетят из системы с треском и навсегда в назидание другим бракоделам. Значит, эти двое, безусловно, не будут. У пятерых объективные причины: болезнь, сессия в институте, сессия облисполкома, отпуск. Трое в командировках. Остается девять человек, которых можно собрать. В лучшем случае одиннадцать. Ну пусть даже двенадцать. Это ж не кворум!
Собрались почти двенадцать человек. Двенадцатым был сам Кошкин, и Дудник не знал, считать его или нет. Решили все же, раз и такой состав полмесяца собирали, начать… Два первых вопроса — о смотре наглядной агитации и о закупке спортинвентаря — заняли четверть часа. Третий вопрос об увольнении члена профсоюза и члена объединенного постройкома, начальника ОТиЗа треста товарища Кошкина.
— Как члена ОПК? Он же не член, он кандидат в члены, вот список, здесь написано: кандидат! — возмутился редкий гость постройкома, член его президиума главный инженер треста товарищ Галямов.
— У нас теперь кандидатов нет, Федор Гаврилович, обком союза нас поправил. Алексин сказал, что в ЦК союза могут быть члены и кандидаты, а не у нас. Ну мы в рабочем порядке и решили провести кое-кого. Пятерых ввели в состав, а двоим другие поручения дали.
— Так-так… Ну тогда ясно, — сказал Галямов. Потом встал и начал докладывать собравшимся, что товарищ Кошкин за время работы не выполнил ни одного его распоряжения, систематически саботировал внедрение бригадного подряда и создавал у всех трудовиков треста демобилизующий настрой и в конце концов администрация решила с ним расстаться. Его уволили с двадцать пятого декабря, но не знали, что он член постройкома, и оттого забыли спросить у профсоюза, как он на это дело смотрит.
— Да нам как смотреть? — рассудительно сказал заслуженный бригадир плотников Глоткин, единственный в тресте абориген Нефтеболотска (и одна восьмая всего коренного населения города, который и назывался до нефтяной эры «глоткин песок»: песками здесь называли богатые рыбой плесы с песчаным дном), потомок уголовного ссыльного и остячки. — Вы начальник, вам его работа виднее, вам мы доверяем.
Бригадиры — а их здесь было пятеро — кто кивком, кто рукой, кто мимикой, молчаливо согласились с ним.
— Отлично. Вопрос, значит, ясен, ставить на голосование? — бодро сказал Дудник.
— Да нет, председатель, вопрос неясен, — со скрипом поднялся токарь автобазы Штафиркин — интеллигентный пролетарий, сын и внук питерских рабочих, муж завмага и отец продавщицы из книжного, второй, после Кошкина, вице-президент клуба «Книгочей» при ДК «Строитель», член горкома партии. — Мне неясно, почему, если товарищ Кошкин за полтора года не выполнил ни одного вашего, Федор Гаврилович, распоряжения, почему у него все это время ни одного взыскания? Что это за работа с кадрами? — И он строго посмотрел на Галямова, требуя ответа.
Постройком примолк. Слово Штафиркина весило много. Галямов поднялся и, неловко улыбаясь, сказал:
— Почему же? Мы с ним много работали, но неофициально, по-товарищески, все думали, товарищ еще молодой, поймет, исправит ошибки…
— В обкоме профсоюза или, если дело туда дойдет, в ЦК профсоюза навряд ли таким вашим ответом удовлетворятся, — сказал Штафиркин и, не дожидаясь ответа, сел и начал ерзать, устраивая простреленные и простуженные кости на стуле.
Галямов свирепо посмотрел на сидящего одиноко у стены Смирнова (юрист опять был в области с арбитражным делом, и Ивана Осиповича пригласили на постройком и как кадровика, и как эксперта по трудовому праву): мотай, мол, на ус, пригодится, если еще один такой Кошкин на нашу голову найдется! И сказал:
— Нас спросят, мы и ответим. А работать в ОТиЗе Кошкин больше не будет, это вопрос решенный.
— Если решенный, зачем же нас тут держать? Чтобы подписать уже решенное? Для демократии? У нас семьи, дети дома, мужья голодные! — возмутилась бригадирша отделочников.
— Погоди, Катя, не шуми, пусть еще сам Кошкин скажет, — осадил Глоткин.
— Да скажи, Анатолий Панфилович, сам-то ты как относишься? — неохотно предложил Дудник.
Кошкин встал. Говорить ему было неохота, но раз просят — пожалуй, надо.
— Я согласен в принципе с формулировкой товарища Галямова. Да, я не соответствую тем требованиям, которые предъявляются к начальнику ОТиЗа треста… По крайней мере, в нашем тресте. И я сам просил товарища Галямова перевести меня на менее ответственную работу, но меня вместо этого уволили.
— Ну раз он и сам признается, тогда что еще сидеть? Голосовать! — сказала Трощенкова.
— Эть ты, Катя, какая торопыга, — сказал Глоткин. — Тут же не тяп-ляп, тут судьба человечья, можно сказать, решается… А какая другая работа?
— Я не знаю, мне ничего не предлагали. Откуда мне знать, какие есть вакансии в системе треста? Я не отдел кадров.
— Не предлагали потому, что предлагать нечего. Нет у нас подходящих вакансий для вас! —
