Малиновые облака - Юрий Михайлович Артамонов
Лида ушла на кухню, долго громыхала там тарелками, тем самым давая понять, что разговаривать на эти темы не желает, потом показалась в дверях с хозяйственной сумкой в руках.
— За хлебом я, — сказала она, не глядя на свекровь.
Хлопнула входная дверь. Негромко, но все же со значением. Звякнул от сотрясения звонок.
Иван Петрович минуту помолчал, потом со скрытой досадой в голосе сказал:
— Зря ты это, мама. Она ведь всего второй год не работает. Что тут такого?
— А я что, я ничего, — оправдывалась Оклина. — Чего обижаться-то? Я ведь так говорила. Только не понимаю я, как она без работы может. Что она целый день-то делает?
— Что? — Иван Петрович почесал в затылке. — Квартиру убирает, в магазин ходит, книжку читает, ну, вообще-то не знаю я. Я ведь целый день на работе.
— Вот видишь, — Оклина неодобрительно покачала головой. — Не знаешь. Портится человек без дела. Особенно молодой. Хоть бы детей завели, тогда бы понятно. А так что? Книжку читает. Это, конечно, хорошо, что читает. Мне всю жизнь читать было некогда. Только книжкой одной не проживешь.
— Ладно, мама, давай чаю попьем да город смотреть поедем. Разговор это долгий, сразу все не переговоришь.
Неделю погостила Оклина в городе у сына и стала собираться домой.
— Не могу больше, Ванюша, — извинилась она перед сыном. — Воздуху мне здесь не хватает. Дом снится ночами. Видать, не получится из меня горожанки.
Иван Петрович прекословить не стал: был непреклонен характер у матери.
— Ехать так ехать, — сказал он. — Завтра тебя отвезу.
Со снохой расставались по-доброму. Поцеловала Лида свекровь, подарила отрез на платье.
— Вы уж простите, мама, если что не так, — сказала она. — Не сердитесь.
— Да на что мне сердиться, дочка, на что обижаться? Это ты сама себя не обижай. Народи мне внуков, в гости приезжай. Приедешь?
— Обязательно, — сказала Лида. — Обязательно приеду.
— Ты, Ванюша, поддержи ее, — сказала Оклина в машине сыну. — Не дай устать душой. Если смолоду душой устанешь, так всю жизнь без радости и проживешь.
Иван Петрович, хоть и не очень понял, о чем говорит мать, согласно кивнул.
К обеду Оклина была уже дома. Мыла полы, стирала пыль, полола огород Устала Оклина, а все равно хорошо ей. Все здесь родное, знакомое. Под вечер так намаялась, что прилегла отдохнуть. Минут пять полежала, а потом вскочила.
— Ой, что это я? — сказала Оклина вслух. — Никогда днем не лежала, а тут завалилась. Только лентяи днем разлеживаются, — и пошла на двор искать себе работу. Полила Оклина помидоры и огурцы, порадовалась, что подросли они за неделю.
Под вечер, вконец умаявшись, села на лавку перед домом и стала глядеть, как народ домой с работы возвращается.
Мало кто проходил мимо Оклининого дома, не остановившись, не расспросив про сына, про городскую жизнь.
Посидела Оклина, поговорила с людьми — да пошла в избу. А утром чуть свет отправилась в контору совхоза просить работы.
— Работу? — удивился молодой бригадир. — Ты ведь, тетка Оклина, только на пенсию вышла.
— Ну и что, что на пенсию, я еще работать могу.
— Нет, тетушка Оклика, — сказал бригадир. — Ты уж отдыхай. Человек ты у нас заслуженный, тебя беречь надо. Так что отдыхай, отдыхай.
— Да не могу я отдыхать, — сказала Оклина. — Что, уж совсем я ни на что не гожусь?
— Я не пойму, — развеселился бригадир, — тебе что, пенсии не хватает?
— Да нет, хватает, — обиделась Оклина. — Не в деньгах дело. Я могу от пенсии и отказаться. Мне нужно что-нибудь делать, понимаешь?
— Ну уж если обязательно работать хочешь, так потерпи до осени. Двести гектаров картошки убирать придется. Я еще приду просить тебя помочь, кланяться в ноги буду.
— До осени… — Оклина махнула рукой и пошла домой. — До осени. До осени еще дожить надо.
Тоскливо стало Оклине. Дома все прибрано, огород прополот, нечего ей делать. Ходила она по дому, разговаривала сама с собой, думала вслух, как дальше жизнь свою строить. Разговаривала с фотокарточками на стене, у мужа покойного совета спрашивала, только молчал он, ничего не советовал. Незаметно пришел вечер. Стемнело, и тетушка Оклина, недовольная собой и всем на свете, легла спать. И приснился ей яркий, как явь, сон. Будто ходит она по школьному коридору с медным колокольчиком в руке. Вокруг детишки бегают, играют. В окна солнце веселое глядит. А сама она молодая, сильная, во всем теле радость играет. Посмотрела Оклина на часы, что над учительской висят, — пора. Зазвенел ее колокольчик, и, послушные этому звону, ребятишки разбежались по классам, расселись по местам.
И понесся звук ее колокольчика над деревней, долетел до города, во всех городских школах дети, послушные его звуку, тоже разошлись по классам, притихли. И услышала Оклина, как звук ее колокольчика отозвался во всех городах и деревнях огромной страны, и увидела посерьезневшие лица ребятишек, рассевшихся по своим местам. И услышала голоса учителей, начинавших уроки. Голоса эти слились в один гулкий набатный звук, от которого Оклина проснулась.
Кругом было тихо. В окошко заглядывала луна.
«Господи, господи, — подумала Оклина. — С ума так сойти можно. Не получится, видать, из меня пенсионерки. Завтра в школу пойду, назад проситься».
Утром, с первыми лучами солнца, Оклина быстро оделась и, даже не попив чаю, пошла в школу. Дверь директорской квартиры была заперта.
— Спит еще, — подумала Оклина и присела на крыльцо. — Не будить же человека в такую рань.
Мимо школы пастух, щелкая бичом, гнал на выпас совхозное стадо.
В директорской квартире отворилась дверь.
— Ты что здесь сидишь, тетушка Оклина? — спросил Александр Сергеевич удивленно. — Дело какое срочное? Тогда чего не разбудила?
— Да какое срочное? — сказала Оклина. — Какая у меня срочность? На работу вот проситься пришла. Не могу я без работы. Ты уж возьми обратно, сделай милость.
— Да зачем тебе работа? — удивился директор. — Ты ведь пенсию хорошую получаешь.
— Не нужна мне эта пенсия. Дайте мне работу технички. Больше не могу без дела маяться, сил нет.
— Вот оно что, — директор улыбнулся, — тогда понятно. — Он на минуту ушел в квартиру, вернулся со связкой ключей в руках. — Бери, приступай к работе. Со следующей недели школу ремонтировать начнем.
Оклина взяла ключи и пошла к школьному крыльцу. Долго возилась с замком — от волнения не слушались руки. Наконец дверь открылась, и она вошла в школу, как входят в родной дом после долгой и тягостной разлуки.
НЕМОЙ
