Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
Тогда Вересов обратился к Дарье:
— Скажите, товарищ Копытина. Засуха вам тут повредила?
— Нет, мы пожарными машинами каждый день сами дождь делали.
— А буря ваш лён не обошла? — спросил Вересов.
— Не обошла. Но мы весь лён, как видите, поднимали и временно подвязывали к колышкам, вот к этим палкам, и лён устоял.
— Изумительно! — заметил Кондаков. — Но всё же это есть исключение!..
— Да, исключение, — согласился Вересов. — Но этот исключительный факт подсказывает, как надо работать! Вам бы с агрономом надо на этот участок экскурсии устраивать, людей приводить. Показательнее этого факта в волости вы не найдёте. Труд всесилен, если он общий, коллективный. В газету о вас, бабы, надо писать. Ты, Чеботарёв, учти это, запиши себе для памяти да настрочи.
— Ой, да погодите. Не начало дело венчает, а конец. Надо урожай собрать сначала, да ленок обработать. И если писать, так не в похвалу нам, а на пользу другим, чтобы дальше артельное дело шло. Я так понимаю.
— Правильно, Дарья, понимаешь, — отозвался Терентий и стал её расспрашивать и записывать имена и фамилии женщин, работающих на подсеке, покрытой льном.
Чеботарёв стоял с развёрнутым блокнотом, записывал, а Дарья ему подсказывала:
— Николая Серёгичева упомяни. Он нам помог пенье-коренье выкорчевать. Добрый мужик. Манефа, ты чего за чужие спины прячешься? Напиши, Терентий, и про Манефу Тюрикову, и про Тамару Волохову. У обеих из рук работушка не валится… Вот только Вера Шатилова чуть-чуть хотела подкузьмить нас, да скоро одумалась… Напиши, как работали: зубом и ногтем брали, толкали локтями и коленками, а протолкнули дело…
— Ты про себя-то расскажи, — вмешалась одна из женщин. — Ты у нас главная спица в колеснице.
— А про меня уж что Терентий Иваныч напишет, то и ладно. Главное, чтобы в газете были пропечатаны не только наши фамилии и затем до свидания, а толково прописано, как мы не испугались объединить свой труд и как сообща против невзгод уперлись, одолели и засуху и бурю-непогодь…
Комиссия удалилась, а Дарьина артель осталась на прополке льна.
Вслед уходящим неслась с подсеки, дружная, голосистая трудовая песня…
XXX
День за днём — лето приближалось к осени. Лён вытянулся во весь положенный ему рост. В плотных головках дозревало семя. Бабам пока на подсеке делать было нечего. Днями здесь дежурили ребятишки. Вместе с Дарьиным Колькой они оберегали лён от коров и овец, бродивших вблизи артельного льнища. Как ни скучно ребятам в такую пору стеречь лён от скота, но приходилось.
Лишь один случай избавил Дарьина Кольку и его товарищей от докучливой обязанности. Было это как раз в те дни, когда вернулся из бурлацкой путины Николай Копытин и снова поступил сторожем на запань. Кое-какие подарки привёз Николай и Дарье и Кольке. Колька щеголял в цветистой рубахе, новых штанах, а Дарья орудовала иглой и ножницами, шила сразу себе два ластиковых платья.
На запани, под постоянным надзором трудолюбивой Дарьи, Копытин не мог ни лениться, ни прохлаждаться, как это водилось за ним на баржах Вологдолеса. Ночью он сторожил плоты и такелаж, расхаживая по берегу реки, где были склады и сплавная контора. Ржавое ружьецо Копытин важно и грозно носил за плечами дулом книзу. Высокий, всегда с подстриженной бородой, он ходил размеренным шагом, помахивая руками, подобно строевому солдату старых времён. Копытин служил в германскую войну, служил в гражданскую, и ружьё для него — не диковинка.
Утром Николай ложился отдыхать на деревянную скрипучую кровать. Около полудня Дарья его будила, кормила горячими картофельными рогульками и сразу же находила ему работу, которой всегда в избытке хватало до ночного дежурства. То дровишек заготовить, то вокруг избы канавку выкопать и сделать завалинку вокруг подвальных брёвен, чтобы к зиме из-под пола не студило; то натаскать из болотных низин мху, чтобы проконопатить ослабшие пазы в стенах. Одним словом, у Дарьи спустя руки без дела не насидишься.
Иногда Копытин сердился:
— Вот сотона-баба, — говорил он, сильно по-вологодски окая. Но стоило ему уловить свирепый Дарьин взгляд, и он покорно шёл выполнять всё, что требовалось по хозяйству.
Однажды прибежали с подсеки бледные от страха ребятишки.
— Мы медведя видели на льнище!..
— Голова, лапищи — ужас!
— Думали — телёнок, взглянули — медведь…
— Мы кричать, да бежать…
— Медведь тоже заревел, да в другую сторону, только сучьё затрещало… — наперебой, запыхавшись, рассказывали ребятишки.
Дарьин Колька, еле переводя дыхание, говорил матери:
— Вот ты убей меня, чем хочешь, а я на льнище больше не пастух. Когда мы сюда бежали, так нам в поскотине кажинная корова медведем казалась. Вот до чего перепугались!.. И сейчас ещё о перепугу душа в пятках.
Ребятишки говорили правду. В подтверждение их слов в тот же день медведь задрал корову у самой подсеки.
Ни одна женщина-мать, в том числе и Дарья, не отпускали больше своих детей на подсеку. С медведем шутки плохи.
Через неделю бабы видели медведя на чьей-то лошади. Израненная, изувеченная лошадь успела добежать до деревни Канского и пала.
В деревнях забеспокоились:
— Ну, теперь он пойдёт рвать. Раз попробовал медведь свежей говядинки, теперь его потянет.
Как-то за чашкой чая Дарья сказала мужу:
— Вот, Николаша, ты с ружьём таскаешься, вояка. Когда-то крестик заслужил. Взял бы да на диво добрым людям убил медведя, и нам бы, бабам, спокойнее было ходить на подсеку, да и тебе доход и почёт. Шкура-то, небось, рублей на пятнадцать потянет, да сало медвежье в больнице купили бы.
— Я и то думаю, — вполне храбро ответил Копытин.
— Ты помнишь, Николаша, — продолжала Дарья почти ласково, — с каких, пор ты мне любиться начал? Давно-давно это было. Жил ты тогда в Попихе в пастухах. Припомни-ка, когда ты волка на корове жердью захлестнул и полуживого загнал прогоном в деревню?
— Ну, как не помнить. В ту пору мне за это дело мужики пять рублей собрали.
— Вот, вот. И я пригляделась к тебе и подумала: храбёр мужик!..
— Я тогда парнем был, — вставил Копытин, — мне тогда с чем-то двадцать годов было. Сила! Помню, как я хлестнул волка жердиной, хребет перешиб. Потом две лапы ему переломил. Такого урода было легко загнать в Попиху. Разговоров-то было: «Копыто живьём волка представил!..». Да, а медведь, он, Дарьюшка, не волк. Промажешь в него, он тебе задаст жару.
— А ты возьми два ружья да с пулями.
— И то верно, — согласился Копытин, — запасное ружье на медведя не помеха. Вдруг да и на самом деле посчастливит? Всякое в жизни бывает…
Не откладывая своего намерения, Копытин в тот же день сходил в Канское к мужику, у которого
