Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
— Когда я увидел тебя, — говорит он, — я сразу понял, что это судьба послала тебя мне, как и в прошлый раз. Сестра моя, — он смотрит на меня с нежностью и надеждой.
Слово «сестра» словно бьет меня по лицу. Но оно же и обязывает. В самом деле, разве я брошу в беде своего брата.
Я привожу его к себе домой. Заставляю поесть, принять ванну. Стелю ему постель.
…Теперь у меня два больных ребенка: Самед и Амирхан. Корзина, которую я ношу с рынка, стала вдвое тяжелее.
Чем все это кончилось? Да тем, что я уговорила Амирхана уехать из города в аул. Теперь он преподает в школе математику. Сначала я получала от него теплые письма, а теперь только открытки к праздникам.
Странно, но я потеряла его не тогда, когда мы расстались шесть лет назад и я думала, что он женился на Мадине, а только теперь, когда он стал свободен и тем не менее так и не стал моим.
Моя жизнь утратила бы всякий смысл, если бы не больной сын Зайрат, которому я нужна. Жизнь моя вертится на одном маленьком пятачке и делает одни и те же круги».
И последняя запись:
«Ушла с автовокзала. Придется подыскивать другое место. Мою тайну узнали. А для меня это невыносимо. Может быть, кто-то выкрал тетрадь, а потом подложил обратно. Говорят, что птица наводит охотника на свое гнездо именно тем, что усердно скрывает его. И та же птица бросает свое гнездо, если оно становится известно охотнику».
…Наступило утро. Аминат отбросила тетрадь и закрыла глаза. Чужая судьба, открывшаяся ей в эту ночь, перевернула все ее представление о жизни и счастье…
Из кухни доносился запах кофе. Мать хлопотала над завтраком. В ванной булькала вода: это умывались дети.
Аминат сегодня собралась быстро, как никогда.
— Мама, — крикнула она уже с порога, — если придет Ума, отдай ей мое черное платье… и… синюю косынку в горошек.
— С чего ты вдруг стала такая щедрая? — удивилась мать.
— Я теперь всегда буду такой, мама, — грустно ответила Аминат и, прижимая к себе сумку с заветной тетрадью, вышла из дома. Она очень спешила: надо было до прихода женщин положить дневник в ящик стола, за которым работала Асма, чтобы не только сама Асма, но и остальные женщины не догадались, где побывала сегодня ночью эта тетрадь. Пусть Асма думает, что забыла ее в ящике стола.
Не проболтаться — пожалуй, это было самым тяжелым испытанием в жизни Аминат. В первый раз она должна была сохранить — и навсегда — чужую тайну.
Дорога… Наконец-то! После тяжелого воскресного «отдыха» с уборкой, стиркой, приготовлением обеда, после не менее утомительного понедельника в редакции — это чистое утро, эти четкие контуры гор в прозрачном, парящем небе, эти раскидистые тени одиноких деревьев…
Опускаю стекло, откидываюсь на спинку сиденья… Пожалуй, эти минуты и часы в дороге — единственное время отдыха, созерцания и спокойных раздумий.
На этот раз я еду в аул к своим избирателям. Много слышала я об этом селе, но ни разу там не была. Как-то мы встретимся? Понравлюсь ли я людям? Найдем ли общий язык?
По одну сторону дороги горы, ущелья, пропасти, селения. По другую — сады. Ухоженные. С маленькими зелеными твердыми завязями плодов, которые совсем недавно еще были цветами. Листья держат в ладонях капельки влаги — то ли это роса, то ли невысохшие дождинки.
Какая-то женщина пересекает нам дорогу. В руке у нее неуклюжее растение — высохшие пожухлые листья на блеклом толстом стебле, длинный ветвистый корень, волочащийся по земле. Это сорняк. Женщина несет его брезгливо, отстраненно и, размахнувшись, выбрасывает в пропасть.
И снова — ни души на утренней горной петляющей дороге.
Но вот из-за поворота навстречу нам выходит старая женщина. Машина резко тормозит: ведь, по обычаю горцев, я должна выйти и приветствовать женщину, которая старше меня.
— Салам! — улыбаюсь я и протягиваю ей руку.
— Салам, душа моя! — обращается она ко мне, как к старой знакомой. — А я давно уже поджидаю тебя, — и добавляет в ответ на мой удивленный взгляд: — Ведь когда ты доедешь до Гергебиля, тебе будет не до меня. Давай посидим в тени под тем деревом. Мне надо посоветоваться с тобой…
Когда мы уселись на траве под старой раскидистой грушей, которая уже не давала плодов, но продолжала служить путнику, спасая его от зноя в летний день, она сказала:
— Меня зовут Хурия. Я хочу рассказать тебе то, чего не знает ни один человек на свете.
Женщина заметно волновалась. Это было видно по ее рукам — побелевшим суставам крепко сплетенных пальцев. Голос ее, глухой и даже монотонный, казался спокойным и ровным. Видимо, она не раз повторяла в уме свой рассказ.
— Раньше об этом знала еще одна женщина, но она умерла. Так вот, недавно я нашла свою дочь. Я искала девочку всю жизнь. — Глаза ее вспыхнули, в них даже появилось что-то фанатичное, так что я невольно вздрогнула: уж не сумасшедшая ли. Но женщина быстро взяла себя в руки.
— Я думала, только бы мне найти ее, и счастливее меня не будет человека на всем свете. Но… дело в том, что сама-то она до сих пор ничего не знает. Я не решаюсь сказать ей. Когда-то я бросила ее. — Эти слова Хурия произнесла, вскинув голову, словно бы даже с вызовом, и я поняла почему: очень уж трудно ей было что-то преодолеть в себе, чтобы сказать такие слова. — Ты, наверное, осуждаешь меня? — спросила она. И вдруг, схватив меня за руку, проговорила быстрым шепотом: — Я больше не могу, я устала, измучилась. Я знаю, что отниму у тебя много времени… что не имею на это права… но… но… ты хоть выслушай.
ПОРА СИРЕНЕВЫХ ОБЛАКОВ
Сырой осенний туман клочьями висел над машиной. Охапками шерсти наматывался на колеса. Как крылья раненой птицы, бились на стекле дворники. Машина круто забирала в гору. Наверное, снизу казалось, что она упирается в самое небо. А на самом деле ей предстояло еще много подъемов: аул Песня, куда лежал ее путь, притулился на острой вершине горы.
Каждый, кто приезжал сюда впервые, не переставал удивляться: «И кому это первому пришло в голову над самой пропастью построить саклю? Неужели нельзя было выбрать другое, более подходящее место?»
Кто был этот смельчак? Этот горец с душой и крыльями орла? И откуда пошло название этого аула?
Старики говорили, что
