Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
…Вот и расстались. На целый месяц. Разъехались по домам. Наши аулы разделяет высоченная гора. Солнце всходит с нашей стороны, а заходит с его. Каждое утро я смотрю, как солнечный шар восходит и медленно движется в его сторону, а потом закатывается за гору, чтобы утром появиться снова. Словно мяч, который мы перебрасываем друг другу.
Чтобы попасть в его аул, мне надо преодолеть эту гору с ее вершинами, покрытыми вечным снегом.
Сегодня я встала рано-рано. Цветы на лугу все наполнены росой. Я бегу босиком, как в детстве, и роса обжигает ступни. Мой дорогой, я нашла фиалки и сделала букетик, точь-в-точь как тот, что ты мне подарил. Только наши горные фиалки пахнут иначе. Тот букетик пропал. Когда цветы завяли, я положила их между страницами. Теперь у них сухой запах, как у театральных декораций. Но я все равно их берегу.
Милый мой, ты спишь и не знаешь, что я иду к тебе. Что мне эта снежная вершина! Но откуда во мне такая сила? Милый, когда я поступала в университет, то хотела стать учительницей. А теперь хочу — профессором. И никак не меньше. Чтобы ты мог гордиться мной.
А вот уже и полдень. Как высоко я поднялась. Утренние звезды уже растаяли в небе. А солнце так низко, я могу достать его рукой.
Еле хожу. На ногах мозоли. Ношу мамины тапочки, потому что они на два размера больше моих. Но зато я видела твой аул. Какой он суровый и строгий. Никогда бы не подумала, что может быть такая разница между аулами, разделенными одной горой. Если мой аул сравнить с птичьим гнездом, слепленным в зеленых ветвях, то твой — орлиное гнездо на голой скале. Я смотрела вниз, на дворы и сакли, и старалась угадать, какая из них твоя. Я выбрала самую отважную саклю: ее крыльцо повисло над пропастью, вот-вот сорвется — и поселила в ней тебя. Неужели здесь ты рос, плакал, смеялся, обдирал колени о камни, дразнил девчонок? А я ничего не знала о тебе!
Осталось два дня. Всего два дня до встречи. Как мы встретимся? Где? Думаю, во дворе общежития. Помнишь, как тогда, после зимних каникул… Я стояла и вытрясала скатерть. Вдруг слышу: Асма! Оглядываюсь — ты! Я бросилась к тебе. Стыдно признаться, но мне так захотелось, чтобы ты меня обнял. И ты бы, конечно, обнял, не будь твои руки заняты кульками. Какая вкусная была брынза, которую ты привез! А орехи! Ты сжимал их в кулаке, и они лопались, как мыльные пузыри. Какая сильная у тебя рука!»
Аминат оторвала глаза от тетради и задумалась. Какое-то непонятное чувство — то ли обиды, то ли зависти — сжигало ее, застилало глаза слезами, болью отзывалось в сердце.
За что Асме, этой невзрачной неудачнице, которая и причесаться-то как следует не умеет, небо послало такую любовь?
О том, что это чувство безответное, неразделенное, Аминат уже догадывалась безошибочным чутьем женщины. Но, странное дело, не жалостью, а завистью к Асме, со всеми ее надеждами и страданиями, словно острой завистью к сопернице, переполнялось сердце Аминат.
И она уже ощущала себя обойденной, обделенной, обкраденной… Подумать только, подняться к самым ледникам, чтобы только взглянуть на Его аул. Боже, хоть бы на один миг испытать такое!
«Ты не приехал. Я вхожу в аудиторию, сажусь за стол, закрываю глаза и думаю: вот сейчас открою глаза, а впереди — ты. Правое плечо чуть ниже левого — записываешь лекцию. Но тебя нет, и все здесь стало мне безразлично. Не нахожу себе места. Почему ты не приехал? Что случилось? Любимый, знаешь, кого я сегодня встретила, ту девушку… Мадину, помнишь? Она наконец-то поступила. Я должна бы порадоваться за нее, но мне почему-то неприятно это. Мы столкнулись у доски с расписанием занятий. Она окинула меня взглядом и сказала: «Как ты изменилась». А я ответила: «Маленький кошелек упадет дальше большого».
«Все кончено. Он меня не любит. Сам сказал мне об этом. Зачем я живу? Зачем веду эти записи?.. Он приехал. Я увидела его в коридоре и побежала к нему с какой-то отчаянной радостью. Он тоже обрадовался, но не так, а как-то спокойно. Мы стояли и разговаривали о пустяках, как ни в чем не бывало, словно и не расставались на целых полтора месяца. Мы стояли и спокойно разговаривали, и мне от этого становилось все страшнее. И вдруг лицо его просияло. Я посмотрела в ту сторону, куда смотрел он, и увидела… Мадину. Она спускалась с лестницы, уверенная, загорелая, в красном платье с короткими рукавами. Как я ненавижу ее! Мне кажется, я могла бы растерзать ее своими руками, а потом бросить в огонь и смотреть, как она будет гореть.
Схожу с ума. Может быть, неправда это? Может быть, мне показалось? Если он не любит Мадину, если его сердце свободно, то… Надо узнать все раз и навсегда. Иду к нему в общежитие. Вся дрожу. Слезы льются, как дождь. Рывком открываю дверь… и сталкиваюсь с ним на пороге. Фонарь светит мне в лицо.
— Я люблю тебя, — говорю я.
— Асма, — удивляется он и скорее отводит меня в сторону, — что случилось?
— Ничего особенного, — говорю я, — просто я не могу без тебя, я…
— Не надо, — перебивает он, — прошу тебя, молчи. Ты мой друг, ты моя сестра, но…
Каким растерянным стало его лицо!»
«Опять мы в совхозе, на сборе винограда. Работаю хуже всех. Она — в соседнем совхозе. По-моему, он каждую ночь к ней ездит. Я не сплю, высматриваю, выслеживаю…»
«И снова — лекции. Поднимаюсь по лестнице, а навстречу какая-то сумасшедшая: волосы растрепанные, платье мятое… на туфлях — комки грязи. Оказывается, это я — в зеркале».
«Не могу. Не могу. Все бросить. Бежать из университета».
…Аминат уронила голову на тетрадь и заплакала. Она плакала от сострадания к этой чужой женщине, которую еще сегодня всей душой презирала. Она плакала от жалости к себе, к своей благополучной, загубленной, бессмысленной, как ей казалось теперь, жизни. Она плакала от жалости к своей бабьей доле, к
