Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
Аминат же не испытывала никаких угрызений совести. Она, видимо, воображала себя разведчиком, который с опасностью для жизни раздобыл важные документы и теперь на пороге открытия военной тайны.
Дома, дрожа от нетерпения, она раскрыла тетрадь. Каково же было ее разочарование, когда на первой странице оказались… стихи.
Любви приметы
Я не забыл.
Я ей служил
В былые леты…
Е. Баратынский
Аминат не знала, кто такой Е. Баратынский, никогда не читала стихов, да и вообще совсем не этого ждала от тетради, которая столько дней мучала ее воображение. Со злостью перевернула она страницу. И… глаза ее загорелись…
«Я не могу понять, что случилось сегодня со мной, но только мне вдруг ужасно захотелось поделиться с кем-нибудь своими мыслями. Но с кем? Задушевной подруги у меня нет. Наверное, потому, что я очень замкнутая. Как я сейчас жалею об этом! И потому я решила вести дневник. Хотя прежде никогда не понимала этого и считала пустой затеей. Не знаю даже, с чего начать? Пожалуй, с первого экзамена. Ведь это он решил мою судьбу. Все говорят, что у меня талант к математике. Я и правда люблю решать задачки. Чем труднее, тем интереснее. Но чтобы талант? Первый экзамен был как раз по математике, так что я совсем не трусила и могла спокойно оценить обстановку. Перед университетом стояло столько машин — ужас! И бабушки, и дедушки понаехали. Каждый болеет за свое чадо! Смехота! Народу — словно в воскресенье на хунзахском базаре. А за меня некому болеть. И хорошо! У двери — дружинники. В университет впускают только по экзаменационным листкам. Так что прадедушки туда не прорвутся. Они будут «болеть» под окнами. А девушки как на подбор. И юноши ни-че-го! Может, это не экзамены на знания, а конкурс красоты?! Тогда я, конечно, пропала. Стою тихо, как мышка. И платье серое, мышиное. Вдруг слышу в толпе кто-то шепчет: «Говорят, среди нас есть одна медалистка». — «Держу пари, дочь министра», — тоже шепотом отвечает другая. Я даже хихикнула: как бы не так, дочь министра… посмотрели бы на этого «министра»: в кирзовых сапогах, папахе из овчины и с ружьем, которое не стреляет. Отец у меня ночной сторож. И тут слышу за спиной голос, такой жалобный, мальчишеский: «Я точно провалюсь. У меня месяц назад мать умерла. Я не хотел поступать. До этого разве? Отец заставил. А зачем? Я ведь все равно провалюсь».
Оборачиваюсь, у окна худющий парень. Мятая клетчатая рубаха торчит из брюк. Есть такие парни, у которых рубахи почему-то никогда не бывают аккуратно заправлены, а вечно вылезают то с одной, то с другой стороны. Девушка, к которой он обращался, стояла ко мне спиной. Но даже со спины видно было, какая она стройная и красивая. А нарядная! Платье все кружевное. Я таких даже не видела никогда. И белые лаковые туфли на босу ногу. В это время всех пригласили в аудиторию. Девушка обернулась, и я заметила, как на кончике ее уха веселым угольком вспыхнул камешек сережки. Не знаю почему, но я пошла за ними. Парень с девушкой сели за предпоследний стол. Почему-то мне хотелось, чтобы он сидел впереди меня. Но место за ним уже кто-то занял, и я села за его девушкой. «Надо ему помочь, — думала я. — Нельзя, чтобы он провалился». Я решила его вариант и незаметно перекинула ему. Он недоверчиво оглянулся, но я дала ему понять, что все правильно. Потом я так же быстро справилась со своими задачами: ведь у меня математические способности! И тут мне пришла в голову мысль, если я получу пятерку, то, как медалистка, буду освобождена от остальных экзаменов. А как же он? Кто же тогда поможет ему?
Тогда я нарочно сделала две небольшие ошибки в подсчетах и положила работу на стол перед экзаменаторами. Все это я делала почти подсознательно.
Когда я через два дня пошла узнавать отметки, то, едва ступив во двор университета, увидела того парня. Он бежал ко мне, и лицо у него было таким смешным, растерянным и радостным.
— Пятерка! Пятерка! Клянусь! — кричал он и размахивал руками.
У меня же, как я того и хотела, оказалась четверка.
Мадина — так звали его девушку — провалилась: она получила три. Надеяться ей было не на что.
Но он, казалось, нисколько не огорчился по этому поводу и вообще не вспоминал о ней.
К следующим экзаменам мы уже готовились вместе. Тогда я в первый раз подумала, что мужчина — словно ребенок. Мы занимались на скамейке в укромном уголке парка имени Ленинского комсомола. Как он радовался, когда появлялась мороженщица! Любой повод — лишь бы не заниматься. Ни дать ни взять — мои маленькие племянники.
Но я была непреклонна. Я требовала, чтобы в течение часа он не отрывался от учебника. Зато каким сладким было потом мороженое! Какими горячими пирожки, которые мы покупали тут же. В университетском дворе, шелестящем тополями, продутом сквозняками, шуршащем опавшими листьями, звонком от молодых голосов, мы узнали, что приняты!
Правда, нас сразу разлучили. Все — и я в том числе — уехали на сбор винограда. Его же — по семейным обстоятельствам — отпустили до начала занятий домой.
В совхозе я заработала двести восемьдесят рублей. Первый раз в жизни я владела таким богатством! Купила кримпленовое платье и туфли на каблуке. Все это было для него, ради него — Амирхана!»
На этом первая запись заканчивалась.
— Аминат, доченька, что ты там делаешь. Ужин стынет, — позвала из кухни мать.
Но Аминат не откликнулась. Она была рада, что муж сегодня на каком-то вечере, а сын и дочь заняты телевизором: шел многосерийный детектив.
Жизнь Аминат сложилась удачно. Мать взяла на себя все хозяйственные заботы. Муж — главный инженер завода. Аминат и служить-то пошла только ради того, чтобы было где и кому показывать туалеты.
И все-таки иногда что-то смутное тревожило ее. Был в ее благополучной жизни какой-то изъян. А какой — она и сама не сознавала. Но, может быть, именно он толкал ее к разгадке чужой судьбы. Словно эта разгадка могла пролить свет и на ее собственную жизнь.
Не потому ли сейчас, отказавшись от ужина, она с бьющимся сердцем открывала следующую страницу тетради.
«Я люблю его. Я люблю его. Я люблю его. Как же я
