Малиновые облака - Юрий Михайлович Артамонов
Когда началась демобилизация, и тут он оказался удачливее других: поскольку нога не совсем еще зажила, то и отправили его с первой партией. И вот ехал он, курил и думал: «Куда я теперь? Приеду — а изба пустая…»
* * *
В Йошкар-Олу Семен прибыл утром. Дальше добирался на попутке. Остановил на памятной повертке, спрыгнул. Огляделся — все так же, вроде ничего не изменилось. Вспомнил: вот тут мать стояла, а тут — та женщина, похожая на надломленную березку. И имя вдруг в памяти всплыло — Алима.
Идет Семен по знакомому проселку — с каждым кустиком здоровается, каждой птахе улыбается. Чуть прихрамывает, но это ничего — в родном краю и раны быстрей затягиваются, сам воздух их врачует.
А как, наверное, обрадуются ему в деревне. Будут дивиться: сколь долго вестей не было, а он вернулся, живой! Гармошка заиграет, песни будут петь — еще бы, вся держава Празднует, каждый рад возвращению солдат, победе. Пригласят его соседи в дом, угощать будут, а потом другие соседи, потом родственники узнают в других деревнях…
Вот и починок Яшнур. Теперь уже близко. Здесь тихо. Все шесть домов починка выглядят так, будто и людей тут нет. Хотя… Ну да, у крайней избы девочка сидит на бревнышке, куклу качает, а сама все на дорогу поглядывает, словно ждет кого.
Увидела Семена, вскочила, выронила куклу и бросилась навстречу.
— Папа, папа!
Так бежит, что испугался Семен: как бы не запнулась да не расшиблась. Подхватил на руки.
А она прижалась к груди, целует и приговаривает:
— Папа, папа, ты пришел… Я так ждала! Ты больше не уйдешь на войну? Не уйдешь ведь?
— Нет, доченька, не уйду, — вырвалось у него.
Не знает Семен, как и быть ему, что сказать, ведь никакой он не отец, чужой человек. И возразить не может — вон ведь как ждет, как радуется.
— Мама говорила, что тебя убили, а ты живой. Ведь ты живой, да?
— Живой, дочка, живой!
Ох, как больно обманывать ребенка, а не обмануть — еще горше будет.
— А мама-то где?
— На работе, скоро придет.
Семен присел на бревнышко, усадил девочку на колени.
— Папа, а что ты мне привез?
Вспомнил Семен про гармошку, открыл чемодан.
— А что это?
— Гармошка.
— А разве гармошка такой маленькой бывает?
— Бывает… Это специальная гармошка. Для маленьких.
Поиграл Семен, как умел. Девочка обрадовалась:
— И правда, гармошка.
Приставила к губам, провела слева направо, выдувая звуки. И засмеялась счастливо.
Вскоре появилась на улице женщина с граблями на плече. Девочка сорвалась и побежала, крича:
— Мама, мама! Папа пришел! Наш папа пришел!
Женщина, увидев Семена, будто окаменела враз, и грабли, упав с плеч, стукнули о землю. Потом с полными слез глазами бросилась к солдату.
— Ой, Семушка, ненаглядный мой! Вернулся! Живой! — повисла на нем, причитая: — Живой, живой, а я-то, дура, поверила похоронке…
Не шелохнется Семен, слово вымолвить не может. Тут почуяла она что-то неладное, отстранилась, смахнула с глаз слезы — и радости ее как не бывало.
— Ой! Не Семен… Издали приняла тебя за мужа. Да еще Оля кричит: папа да папа… Ты уж прости…
Она бессильно опустилась на бревно, закрыла лицо руками.
— Это ты прости, — выдавил виновато Семен. — Не думал я, что так получится. — И сердцем почувствовал, как тяжело теперь этой женщине, поверившей в несбыточное и в единое мгновение потерявшей сверкнувшую было надежду.
— Ты кто? — спросила она после длительного молчания, но головы так и не подняла.
— Семен я… Из Томшарова…
— Это ты, что ли, вместе с мужем моим уходил на войну?
Так вот это что за женщина, понял вдруг Семен. Вспомнил ее стоявшей на росстани, мать свою, тряский кузов полуторки, и сжалось сердце. Вот ведь как получилось: он теперь без матери, она без мужа. Эх, война, как ты поперек режешь! Уж не для того ли, чтобы нам больнее было? А он, если честно сказать, и не признал ведь Алиму. Как изменилась. Не легко, видно, было и здесь. Так чего же теперь делать? Взять чемодан да дальше идти? Ведь чужой он здесь человек, совсем чужой, только вот задел нечаянно, причинил боль этой женщине, а сейчас причинит и девочке. И станут они еще несчастнее, чем были до этой встречи. Ну что ты будешь делать? Нечаянно ведь… Не подумал, что так получится…
— Мама, ты почему плачешь? — теребит женщину девочка. — Пойдем домой. Я есть хочу, и папа тоже… Папа, ты хочешь есть?
— Сейчас, дочка, сейчас покормлю, — сдавленно, сдерживая рыдания, проговорила женщина и прижала ее к себе.
— Папа, пойдем! — Девочка уцепилась Семену за руку и тянет его.
— Зайдите, правда, в избу! — в голосе женщины столько отчаянья, что Семен почувствовал себя сто крат виноватым. Будь его воля — поднял бы сейчас из могилы их отца и мужа, а сам лег вместо него. Его-то ведь самого никто вообще не ждет… Да так уж, похоже, судьбе угодно…
Семен перешагнул порог. Снял пилотку, повесил шинель. Принялся разглядывать фотокарточки, развешанные в простенке меж окон, пока женщина собирала на стол. Вот этот, в сером костюме, похоже, ее муж. А где же он в форме? Неужели и сняться на фото не успел? Да-а, дела…
Хозяйка пригласила к столу. Средь небогатой закуски — бутылка самогона, припасенная, видать, на торжественный случай, может, для встречи мужа. И, скорее всего, — именно так.
Девочка чинно уселась между матерью и Семеном. Видно, что голодна, но не спешит, все поглядывает то на одну, то на другого, все пытается понять, почему так странно ведут они себя. И беспокойство в ее взгляде, и недоумение: что же такое непонятное угрожает ее счастью?
Женщина наполнила стаканы, молча придвинула свой, но не подняла, задумалась о чем-то.
— Ой, — спохватилась вдруг. — Чего же это я?! Ты уж прости, Семен, растерялась, даже не знаю, за что выпить. За возвращение, верно, твое!
— А вот, — нашелся Семен, — мы за Оленьку выпьем. Чтоб счастливая росла…
— Ага, — тут же поддакнула девочка. — Чтобы мама меня не ругала больше.
Все невольно засмеялись. Полегчало как-то от слов Оленьки, будто сгладилось то нелегкое, что стояло между ними. Выпили с легкой
