Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
В разговоре с Пашкой скоро Терентий стал покладистым.
— А и в самом деле, что мне баржи? Прирос я к ним, что ли?.. Но вот, Павел Фёдорович, до осени я могу месяца два у тебя послужить, — надеюсь, ты ценой не обидишь, как сказал, — а осенью у меня думка — учиться.
— Ничего не имею против, учись. Поступай. Но, уверяю, и сам увидишь, тебя и палкой от меня не прогнать…
Они просидели до часу ночи. Посидели бы и ещё, но буфетчик попросил их рассчитаться и освободить помещение.
Окончательно земляки поладили на улице.
— Ладно, попытаю счастья! — согласился Терентий. Ударили по рукам, словно договор печатью скрепили.
В эту светлую, июльскую ночь Чеботарёв приплёлся на свою баржу последним. Два водолива и шкипер с присвистом храпели под тесовым навесом на корме баржи. Стараясь их не разбудить, Терентий собрал в чемодан свои пожитки и по трапу сошёл на берег, затем он поднялся на хвостовую баржу и постучался в избушку караванного.
Круглихин вышел, протёр кулаком глаза, почесал волосатую грудь и, выслушав его, сказал:
— Что ж, вольному воля. Ступай, не держу. За полпути расчёт потом с Вологдолеса требуй, я туда отпишу. На меня прошу не быть в обиде. Смотри, парень, не запутайся, не затеряйся, будь у добрых людей на виду. Не нарвись на прощалыгу. Да вот, на-ко от меня на память, поскольку ты книгами не брезгуешь, возьми.
Круглихин подал ему на прощанье потрёпанный «Ветхий завет».
«Отказаться неудобно, а выбросить всегда не поздно», — решил Терентий и, положив книгу в фанерный чемодан, простился с караванным.
По берегу канала шёл он неторопливо к вытегорской пристани, где поджидал его ловкий, развязный, простой и загадочный Паули Кессаро, он же Пашка Косарёв.
XXVI
В один из тех дней, когда Терентий Чеботарёв только начинал осваиваться на барже № 39, в усть-кубинскую читальню пришла Дарья Копытина.
— Мне бы советчика нашего Терентия Ивановича, — обратилась она к дежурившей девушке-комсомолке.
— Товарища Чеботарёва нет и не будет, — скромно ответила девушка, — должность его сокращена. Он ушёл бурлачить.
— Вот как! — изумилась Дарья. — Какому дураку вздумалось сокращать избача? Он к народу, народ к нему очень привыкли. Вот и у меня дело нашлось: пришла за советом. Пойду тогда прямо к Пилатову.
— Товарищ Пилатов на излечении в городе, — сказала девушка, — вместо него был Вересов. Вересов уехал в уезд, теперь Мякушкин за главного, идите к нему, если дело серьёзное.
— Да уж на что серьёзнее! — громко ответила Дарья и, поджав губы, поправила на голове цветистый платок, углом спустившийся ниже её широкой талии.
Мякушкина она разыскала в конторе сельпо.
— К вашей милости, прошу прощения за помешательство вам; хотела к избачу с этим делом; избача нет, хотела к Пилатову — тоже нет, а вы, говорят, за главного. Значит к вам, больше не к кому.
— Какое у вас дело? — Мякушкин отвлёкся на минуту от бумаг, испещрённых цифрами.
— Дело не малое… Надумали лён сеять на подсеках да гарях.
— Ну и сейте на здоровье. Кто вам мешает?
— Никто не мешает, а помощь нужна. Мы думаем бабьей коммунией участок засеять льном.
— Коммунией?! Вот это забавно.
— Нет, это не забавно, а на самом деле, и вы должны нам помочь — дать взаймы пудиков десяток льняных семян.
— Где мы их возьмём?
— Где хотите. Если вы не против коммунии, так достанете из-под земли, а дадите.
— Забавно, — повторил Мякушкин и, заинтересованный ходом столь неожиданного дела, потребовал, чтобы Дарья рассказала ему подробно, как она додумалась до «бабьей коммунии».
Дарья, расстегнув на себе ватную кацавейку и спустив платок с головы на плечи, села напротив Мякушкина и бойко начала высказывать свои продуманные соображения.
Рассказала, как нынче ранней весной, едва только снег сошёл с болотных кочек, она ходила за Кубину собирать прошлогоднюю подснежную клюкву.
— Уж такая попадала клюква крупная да скусная — язык проглотишь. Но дело не в клюкве. Набрела я в лесу на широкую, ровную подсеку, густо-густо заваленную сосновыми прутьями, сушняком. Вот если бы этот сушняк весь на месте спалить, смешался бы лесной перегной с золой от подсечной гари, и пахать не надо, только железной бороной хорошенько поцарапать, и такой тут лён может вырасти!.. Можно бы и овёс или ячмень посеять, — рассуждала Дарья, — но лён выгоднее. Лён и зимой работу даст. Вырвать его, выколотить семена, потом разостлать на стлища, дать ленку отлежаться; потом пропустить через мялку, а в длинные осенние вечера бабам трепать лён одно удовольствие. Сиди себе, помахивай трепалом, обивай под ноги костицу, да песенки напевай. А когда будет льна много наготовлено, можно часть попрясть на сети, часть сапожникам на дратву, а большую часть и сельпо не откажется купить. Семена будут возвращены самолучшие, прибыток семян ещё останется к будущему году… Тогда уж кланяться к вам не приду, — заключила свою речь Дарья.
— Позволь, а кто, какие бабы будут обрабатывать, подсеку, улаживать за льном и всё такое?
— Обыкновенные бабы, — заверила Дарья, — всё уже у нас сговорено и заявление составлено. Вот, возьмите. Тут подписались три вдовы-бобылки, да девять бурлацких жёнок из Высоковской запани. За неграмотных грамотные расписались. Дайте семена — управимся. Не дадите — до губернии доберёмся. Вас пристыдим, а семян взаймы добьёмся. Только не тяните, время не терпит. Я — сюда, а бабы у меня пошли сушняк окучивать да сжигать. Весна, сами знаете, днём раньше посеем, неделей раньше соберём…
«Ну, и громобой баба, — подумал Мякушкин, — от этой хлопотуньи так просто не отвяжешься».
Он подумал, затянулся раз-другой пахучим дымом папиросы, снова подумал и, решил помочь. На заявлении наложил резолюцию:
«В комитет взаимопомощи. Отпустите 10 пудов льносемян гражданкам сего заявления взаимообразно до ноября с. г. Мякушкин».
— А если откажут? — усомнилась Дарья, принимая обратно заявление.
— Не откажут. В Комитете взаимопомощи делами ворочает моя супруга.
— Ну, тогда надёжно. До свиданьица!..
Десять пудов семян за три приёма Дарья на своих плечах отнесла в лодку. Довольная удачей, она загребала вёслами против течения, и хотя лодка двигалась тяжело и медленно, Дарья не чувствовала усталости. Размышляя о посеве льна, о хорошем урожае, о выгоде, которая должна быть получена, коротала в пути Дарья своё время.
На другой день она ещё раз осмотрела подсеку, там и тут, в двадцати местах поковыряла носком сапога рыхлую землю.
— Не земля, а сдоба, — говорила
