Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
Терентий, не задумываясь, приобрёл билет. Как не сходить, не посмотреть и не послушать учёного иностранца, осчастливившего вытегорских жителей своим краткосрочным пребыванием в их городе? Кроме чеботарёвского двугривенного, в кассу комсомольского клуба поступило полсотни рублей чистоганом, которые опытный артист не замедлил из кассы изъять и частично израсходовать в пивной «Северный Олень». Терентий пришёл в клуб не первым, все ненумерованные места были уже заняты. Пустовал только бесплатный ряд для представителей уездных властей, кстати и они стали подходить один за другим.
Чеботарёв приютился под галёркой, полностью занятой пионерским отрядом.
Паули Кессаро, к великому удивлению Терентия Чеботарёва, оказался не кем иным, как Пашкой Косарёвым, соседом из деревни Попихи. Четыре года о нём не было ни слуху ни духу, а тут вдруг он словно из-под земли вырос, да ещё проездом, на эстраде вытегорского комсомольского клуба. Одет он был под иностранца: брюки серые полосатые наутюженные, пиджак зелёный в клетку, коричневый жилет в крапинку, яркокрасный галстук скреплён под горлом золочёной булавкой. Тощее брюшко украшено цепочкой беспробного польского «самоварного» золота. В руках у Пашки дутая трость с никелированной клюшкой.
— Прошу внимания! — тонким, пронзительным голосом обратился Паули Кессаро к публике, стоя спиной к закрытому ситцевому занавесу.
— Сейчас, граждане, прежде чем начать представление по разоблачению некоторых, поповских так называемых чудес, я должен сказать несколько слов о роли и значении науки в борьбе с религиозными предрассудками…
Говорил он с полчаса высокопарными фразами и потому не для всех понятно. Открылся занавес. На двух венских стульях посреди сцены стояли рядом две иконы самодельного Пашкина письма. Справа Христос, слева богородица с голеньким младенцем. Терентий не видел из-под галёрки, с помощью каких Пашкиных манипуляций богородица проливала слезы, а Христос истекал кровью. Он даже не мог вникнуть в смысл объяснений безбожного «химика», унаследовавшего эту науку в немецком плену. Терентий думал о Пашке, о его ловкости, об умении жить на широкую ногу вполне независимо, вольготно и весело. Публика вскакивала с мест, заслоняя собою актёра-разоблачителя. После вступительного слова и сеанса с объяснениями Косарёв предложил задавать ему вопросы в устном и письменном виде. От Чеботарёва, в числе многих других, пошла по рядам следующая записка:
«Здравствуй, Павел Фёдорович, с каких это рыжиков ты ума рехнулся и величаешь себя Паулем Кессаро? Или так выгоднее халтурить? Или ещё что?.. Твой попихинский сосед Тер. Чеботарёв».
Как ни находчив был Паули Кессаро, записка эта вызвала на его лице краску смущения. Он повертел бумажку в руках, затем спрятал её в карман жилета и, разбираясь в других записках, сказал как бы между прочим:
— Здесь присутствует один товарищ, знающий меня. Прошу его, по окончании представления, подойти ко мне.
Было ещё светло на улице, когда распахнулся запасный выход, и шумная, вспотевшая публика хлынула из клуба. Позади всех, ссорясь с заведующим из-за арендной платы за помещение, важно шёл Косарёв. Папироса в уголке рта и презрительная гримаса подчёркивали его несогласие с требованиями завклубом.
— Больше пяти рублей за помещение я нигде не платил: в Олонце — пять, в Лодейном Поле — пять; сборы там, скажу по совести, были больше, чем здесь, а вы претендуете на десять рублей. Хоть бы клуб был, а то какой-то сарай. Ну, чорт с вами: вот вам семь рублей, и мы с вами незнакомы.
Косарёв слегка приподнял край фетровой шляпы, взял из чьих-то рук свой объёмистый чемодан и, оглядываясь по сторонам, пошёл в сторону пристани. Тон и характер его разговора с заведующим клубом поразили и на минуту оттолкнули Терентия. Он даже не хотел подходить к щеголеватому Пашке, не хотел заводить с ним разговор. Мелочен и чужд, с первого взгляда, показался ему Косарёв. И всё же они встретились, как соседи-земляки. Чеботарёв выглядел крепким, здоровым, жизнерадостным парнем, но, одетый слишком запросто в вышитую поношенную рубаху, в брюки с напуском на истёртые сапоги, он не произвёл на Пашку должного впечатления. Недаром тот, здороваясь с ним, небрежно сунул два пальца и скороговоркой фамильярно заметил:
— Ага! Вот ты какой стал! Очень рад видеть, как говорит пословица: гора на гора не идёт, а человек на человека находит. Ну-с, какими судьбами здесь? Как живёт наша Попиха? Пойдём-ка, давай, на пристань в чайнушку, посидим, поговорим о том, о сём и обо всём…
— Боюсь, как бы от своего каравана не отстать, — ответил Терентий на словоизвержение Косарёва.
— Ага, так ты значит бурлачишь. Не изволь беспокоиться, не отстанешь. Баржи-тесовки идут со скоростью украинских волов, так что пешим их обгонишь, если уйдут. Пошли в чайнуху!.. Пошли, пошли, пошли. Я буду угощать. Не часто своих встречаю.
В чайной Косарёв и Чеботарёв заняли столик в отдельной комнате. Подошла пухлая официантка.
— Прошу сменить салфетку и накрыть стол по-настоящему! — распорядился Пашка.
Официантка услужливо сняла со стола скатерть, вытряхнула за окно крошки и, перевернув скатерть на другую сторону, накинула на стол.
— Меню, пожалуйста! Тэк-с! Чайку с печеньем, водочки бутылочку, варёной колбаски, ага, есть ленинградское баварское пиво, четыре бутылочки с горошком, яишенку пожалуйста, можно-с две… чего ещё? Пока и хватит. Прошу поскорей. Мой гость спешит.
За чаем с водкой и пивом, при хорошей закуске, земляки становились откровеннее и разговорчивей. Терентий, как мог коротко, рассказал Косарёву о незначительных переменах в усть-кубинских деревнях, кто женился, кто умер, в каких деревнях были пожары, кто из бывших богачей открыл торговлю в селе, и больше не находил, о чём ещё можно говорить. О себе ему рассказывать не хотелось, да это и не интересовало Пашку. Бурлак да и только. Весь налицо, как облупленный.
— Тэк-с, тэк-с, — поддакивал Косарёв, — а сколько же ты, дружок, зашибаешь на баржах? — поинтересовался он.
— Четыре червонца в месяц.
— Мой бюджет минимум четыре сотенки в месяц, а иногда и больше. Вот и сегодня сорок рубликов с гаком подработал, — похвастал Косарёв, разбавляя в кружках пиво русской водкой и заметно хмелея.
— Знаешь что, бросай ты свои баржи, поступай ко мне администратором, — предложил Пашка, закручивая вокруг пальцев длинные концы галстука, уставился глазами на Чеботарёва и, не дожидаясь ответа, сказал:
— Я тебе восемь червонцев буду платить.
«Восемь не четыре, — подумал Терентий, — деньги большие». Не без любопытства поинтересовался:
— А что я у тебя, Павел Фёдорович, буду делать?
— Круг обязанностей не широк: станешь афиши писать, билеты изготовлять и продавать, при входе контролировать. Разъезжая со мной по разным городам, станциям и сёлам, ты свет увидишь, в люди выйдешь. Культуры нахватаешься, культуры!.. Ну-с, согласен?..
— Придётся подумать. Что караванный скажет.
— А при чём караванный? У тебя
