Поколение - Николай Владимирович Курочкин
Именно теперь, когда эти странные люди приехали и спят в номере, в который никогда никто на ее памяти не поселялся, именно теперь, когда к темным стеклам окон прилеплялись и прилеплялись по всему размаху толстопалые листья, именно в эту ночь — с ума можно сойти! — именно в эту ночь Машеньке и пришла в голову мысль, что нельзя ни секунды оставаться на месте, нужно поскорее уезжать в Москву, а там жизнь покажет, как дальше быть… Потому что, оказывается, уже давно живет в Машеньке незатихающая тревога, и мучает, мучает эта тревога ей сердце, затеняет ей душу — а Машенька старается на тревогу не обращать внимания, и живет себе потихоньку, а зачем живет она вот так? Уже больше месяца к этюднику своему даже не притронулась…
Если бы кто из знакомых увидел ее, то не узнал бы. Сидит она прямо-прямехонько, а шея вытянута, губы сжаты добела, глаза широко раскрыты — и неподвижен их голубой свет, ничего не видят ее глаза, а на щеках — один-единственный шевелится на щеках слабый румянец…
Часы — шурх, шурх, а она уже не слышит: несет ее поезд от Млинска, и прячется в его грохоте Машенькино нетерпение. Просторно Машенькиному нетерпению…
Это как сон. И во сне своем говорит она Светке: «Мне надо ехать». — «Какая же у тебя судьба неймущаяся!» — плачет мама. Алешка смотрит и ничего не говорит. Машенька стоит рядом с ними и смотрит сама ж себе вслед — в ночь, на дне которой полыхают грохотом быстро летящие вагоны поезда… Звонит потом телефон.
— Да, — говорит Машенька.
— Ты еще не ходила? — спрашивает директор.
— Пока не успела, — отвечает она.
— Не надо ходить, завтра утром все сделаешь или Лидии Григорьевне передашь, чтобы она зарегистрировала. И телефон мой больше никому не давай. А то ночь уже, а я канителюсь… Ну, ничего, ничего, наперед только знай… Спокойной ночи… Следи только, чтобы порядок был… Действуй…
Машенька повеселела.
Часы показывали ровно двенадцать.
А спать не хочется.
Ладно, дома можно хорошо отоспаться.
Взяла чайник, пошла за водой. Тоненькой гладкой струйкой текла в чайник вода. Вернулась, полила фикусы в холле и в коридоре. Потом чайник поставила на место.
Часы — шурх, шурх…
А за окном уже ветер утих. И дождя нет.
Кто-то пошел по коридору в умывальник…
Ну да, в половине третьего из Млинска уходит поезд…
Машенька раскрыла тетрадь и стала ждать, когда этот человек подойдет к ней, чтобы из гостиницы выписаться. Сидеть без дела она уже не могла.
Господи, когда ж он подойдет!
Еще только умываться пошел…
Уезжают и шоферы, и командировочные, и транзитные, и матери — все одинаково.
4
К восьми часам пришла Машенькина сменщица Лидия Григорьевна.
— Ну, что тут у тебя? — спросила она.
— А ничего, — ответила Машенька. — Приехали тут люди какие-то…
— На стулья бы их усадила, да и не канителилась.
— Нет, они директору звонили.
— Знакомые, что ли?
— Похоже, что незнакомые. Директор поселил их в шестой, а потом, наверное, затревожился. И в двенадцать часов даже звонил.
— Наверное, начальство. Тут осенью, бывает, на кабана приезжают. И бывает, что издалека едут. Я кого только не повидала.
— Я их не зарегистрировала, так что вы, теть Лид, отметьте их за одну ночь, когда они проснутся. И директор просил сказать, кто они такие.
— Как же ты?.. — забеспокоилась Лидия Григорьевна.
— Я и сама не знаю… Директор говорил, что их пока только на одну ночь… Так что вы за одну ночь с них возьмите и все…
— Я ничего пока брать не буду. Пусть сам он ругается теперь, если пустил в шестой номер, их же не вытуришь оттуда! Я, милая, знаю, как это бывает. Уж так просят, чтоб хоть на ночь одну, а потом не вытуришь!
— Нет, теть Лид, это не такие…
— Да у тебя, ты не обижайся только, всегда не такие! Так что не удивляй.
— Вы только не забудьте, — смутившись от слов Лидии Григорьевны, сказала Машенька. — Отметьте их хотя бы за одну ночь.
— Ладно, теперь не беспокойся, отдежурила, да и иди отдыхай.
— Ага…
— Книжки все таскаешь?
— Да я и не читала почти… — опять засмущалась Машенька.
— А я ничего, выучивайся. Вижу ведь, что у нас не задержишься.
На улице сыро, пасмурно. Машенька секунду постояла на крылечке, чтобы вдохнуть поглубже холодного утреннего воздуха и прогнать усталость после проведенной без сна ночи. Затем не спеша побрела домой.
Одна только центральная улица в городе была покрыта асфальтом, и, благо машин в Млинске мало, люди ходят здесь не по раскисшим от дождя тропкам у палисадников, а прямо по дороге. Дома здесь в основном одноэтажные, но — добротные, толстостенные, из кирпича. Сто лет назад они здесь построены, и маленькие их окошечки словно зажмурились, устав глядеть на белый свет.
В один ряд с жилыми домами стоят магазины. Они почти все размещаются в старых зданиях. И вывески на них висят огромные, отчего кажутся магазины игрушечными.
Глядя на вывески, на знакомые приземистые домики, на ворон, которые, кружась, словно темные, набухшие под дождем листья, опускались на асфальт, а затем, снова взмывали вверх и уносились бог весть куда, Машенька вспомнила, что совсем недавно, этой ночью ей так захотелось уехать. А зачем уезжать? Зачем?
Она пыталась представить ту жизнь, которая только что казалась такой заманчивой, такой привлекательной, и не могла. И уютно ей было от вида знакомой, исхоженной вдоль и поперек улицы. Боже мой, да здесь ноги сами ее несут к дому, нигде у нее больше не будет так спокойно на душе, как здесь: а дома она под одеяло теплое заберется, книжку раскроет, да так вот, с книжкою в руках, и уснет… А к обеду проснется. Увидит огромный куст столетника на подоконнике. Чудесный цветок — живой, полный сока, а совсем неподвижный. И Машенька будет лежать и смотреть на негнучие, утыканные колючками листья столетника. Тюлевые занавески — голубые, словно стеклянные, будут процеживать в комнату легкий, незаметно струящийся свет…
Никогда она ни столетника, ни занавесок не замечала, а вот в Москве более всего припоминался ей неподвижный зеленый куст на окне да занавески. По улицам в Москве она ходила, как по лесу. Глядела по сторонам, ничего не могла запомнить. И более всего было интересно не глядеть, а думать о том, что вот она идет по широченной полной народу улице. А суете вокруг конца нет, ничем суета не заканчивается, нет
