Музафер Дзасохов - Белая малина: Повести
Мне всегда претили подобные штучки. В общежитии у нас кое-кто из ребят подкрашивал усы. Эти люди вызывали у меня чувство брезгливости. Да и девушкам это не нравилось. Я сам не раз бывал свидетелем того, как они заочно насмехались над такими ребятами, сторонились их. А теперь, выходит, я поступаю еще хуже — завиваю на голове волосы! Действительно, у моих волос была такая особенность, после мытья они становились такими мягкими, пушистыми, так волнились, будто их и в самом деле завили. Проходило не менее двух-трех дней, пока они не принимали свой обычный вид.
Так вот, сплетню о том, что я завиваю волосы, распустила как раз дочь Гадацци, та самая Фатима, которая в далекую послевоенную пору торговала на нашем детском базаре маленькими чуреками с аппетитной золотистой корочкой…
— Откуда же тогда дочь Гадацци взяла эту старуху?
— А вот об этом тебе у нее надо было спросить.
— И спрошу, можешь не сомневаться.
— Ну ладно, а планы у тебя какие?
— О чем ты?
— В город собираешься перебираться?
— Зачем?
— Ну как зачем? Жить…
— Жить?.. А как же наш дом? На кого мы его оставим?..
Этот вопрос я и сам не раз задавал себе, но все никак не мог найти такого решения, которое бы удовлетворяло меня полностью. Вот и сейчас не знаю, как отвечать на него.
Мне опять вспомнились слова Дзыцца. Она отнюдь не относилась к числу тех, кто любит браниться по всякому поводу, но когда ей хотелось дать волю своим чувствам, она говорила: «Пусть тебя постигнет раскаяние…»
Я знаю, что это такое, несколько раз на себе испытал это чувство. Раскаяние тяжелым грузом ложится человеку на плечи, спастись от него нет никакой возможности. Даже маленькое сожаление способно довести нас до изнурения, что же касается большого раскаяния, оно способно всю душу вам выворотить, пронзить ее насквозь, подобно тому, как капля пробивает гранит.
В селе многие снялись со своих мест. Вон наши близкие родственники уехали в горы, а дом оставили. Правда, он не пустовал, они пустили квартирантов. А недавно родственники вернулись и как ни в чем не бывало вновь зажили в своем доме. А вот другой пример. Наши соседи по улице переехали жить в город, дом свой бросили, как бросают отслужившее свой век платье, ну, он, конечно, и обветшал, покосился и на дом-то перестал быть похож. Но вот как быть с нашим домом, ума не приложу…
— Может, пока соседи за домом присмотрят? — высказываю я робкое предположение, на что Бади резонно отвечает:
— А потом?
Что мне ответить младшей сестре? Что потом, мол, будет видно, жизнь сама решение подскажет. Все это одни отговорки, и Бади это понимает не хуже меня.
— Ну, а вообще, если здесь тебе лучше, чем…
— Ишь ты! — внезапно перебивает меня сестренка. — Ну-ка поживи тут один среди голых стен, тогда поймешь, что это такое…
— Бади, дорогая, я же об этом и говорю…
— Наше село мне больше любого города нравится, но раз вы с Дунетхан обзавелись квартирой в городе, я тоже с вами…
Мне стало легче. Мне казалось, она наотрез откажется ехать в город и ее придется уговаривать.
Проснулся я в потемках. На дворе темно. Рассвет едва занимался. В соседней комнате заскрипела кровать, и сквозь открытую дверь я услышал заспанный голос Бади:
— Почему ты не спишь?
— Думаю…
— О чем?
— Ну, например, что мы возьмем с собой в город, когда будем переезжать.
— А что мы можем отсюда взять?! — искренне удивилась Бади.
И в самом деле, что? Разве что кур. Только их нам и не хватало в городе! Вообще, из такого дома, как наш, переезжать очень просто — бери чапельник и шагай себе на здоровье!..
— Действительно, нечего… — подытожил я свои мысли.
— И чтобы прийти к этому, надо просыпаться среди ночи?..
Порой я поражаюсь Бади: такое иногда скажет, другому век не додуматься.
В окнах заметно прибавилось света. Сон мой окончательно пропал, я оделся, вышел из дому. Было прохладно. Двор засыпан листвой, опавшей с яблони. На самой макушке дерева виднелось одно-единственное яблоко. Вдруг прямо на моих глазах яблоко отделилось от ветки и с глухим стуком шлепнулось о землю, расколовшись на две части. Я спустился с крыльца и поднял обе половинки. Даже не протерев кожуры, надкусил яблоко. До чего вкусно! Сейчас для яблок наступила самая пора сбора, правда, случалось, мы срывали их и раньше. Каждую осень в нашем доме стоял приятный кисло-сладкий запах яблок. А сколько у нас бывало яблоневых сушек! Недавно я нашел на чердаке в забытом мешочке несколько горстей сушеных фруктов. Они остались еще от тех времен, когда была жива Дзыцца. Среди сушек сохранилось немало таких, которые вполне можно было есть. Это ли не удивительно, столько лет пролежали и не сгнили!
— Доброе утро, Казбек! — послышался с улицы чей-то голос.
Это сын новоселов, наших соседей по улице.
— И тебе добра желаю! — откликнулся я.
Парень гнал скотину на пастбище. Возможно, скоро и в нашем доме появятся новоселы, и вот также рано утром кто-то погонит скот со двора.
Помню, как-то Дзыцца рассказывала об одном человеке, который переехал жить в соседнее село. Родительский дом он оставил, а в чужом селе купил новый дом. Живет себе, а тут свадьба у соседей. Глашатай, созывающий людей на свадьбу, имел от хозяев такое поручение: «Поди пригласи того человека, что купил дом у Богаевых!..» Вновь приехавший услышал эти слова и очень обиделся. Вслух ни слова не сказал, но в тот же день вернулся в родное село. Лучше, говорит, с достоинством жить в своем доме, чем слышать, как тебя называют человеком, купившим дом у Богаевых.
Неглупый, должно быть, это был человек, если одного слова ему было достаточно, чтобы понять, в каком незавидном положении он оказался. Да и решительности ему было не занимать, вмиг исправил свою ошибку.
XIV
Мы обживали нашу новую квартиру. Дунетхан чуть ли не каждый вечер приходила с какой-нибудь покупкой, то мясорубку, то клеенку принесет. А как-то утром объявила мне:
— Собираюсь сходить на привозной рынок…
— Никак корову надумала купить?
— Мы поселились на новом месте, так что надо бы три пирога приготовить[34], — объяснила Дунетхан.
— Нет, не зря я тебя называл нана…
— Причем тут нана, все люди так делают…
В этом она права. Надо показать людям, что мы хоть и маленькая, но настоящая семья.
— А зачем тебе привозной рынок?
— Ухват хочу купить. Говорят, только там они бывают…
— Так ведь в селе у нас отличный ухват остался!
— Пока мы его сюда привезем… А сегодня вечером я собираюсь делать уалибахи. К нам гость должен прийти…
— Гость? Кто?
— Дуду.
Вот так новость! Перед глазами невольно встал образ Дуду, такой, какой я увидел ее в первый раз. Слегка завивающиеся иссиня-черные волосы обрамляют матового цвета лицо и падают на плечи. Легким движением головы она отбрасывает пряди волос за плечи сначала с одной, потом с другой стороны, но вскоре непослушные волосы снова занимают привычное место. Мне кажется, что лучше меня никто не знает и не понимает, какая любовь и доброта таятся в ее сердце…
— Вчера она заглянула ко мне в магазин, — продолжает Дунетхан. — Трудности ваши, говорит, позади, а теперь и мне помогите найти квартиру…
— Квартиру?
— Ну да, Кавдын, дядя Дуду, разве тебе ничего не говорил?
— Что-то не припомню.
— Дзандзабах мне и жене Кавдына наказала, если кто будет искать квартиру, направлять к ним: им ведь надо новых квартирантов подыскивать.
Теперь я вспомнил, Кавдын и в самом деле говорил о какой-то квартире… А что, Дзандзабах была бы отличной хозяйкой для Дуду и ее подруги.
На работе все мои мысли были связаны с Дуду. Намеченная на вечер встреча радовала, но одновременно и пугала меня: сможем ли мы принять ее достойно? Несколько раз я брался за ручку, но в голову не лезла ни одна мысль. Дверь резко распахнулась, и голос секретарши редактора заставил меня вздрогнуть:
— Казбек, тебя вызывает заместитель редактора!..
Мне вспомнился наш сельский курьер. В нашу калитку он стучал довольно часто. При звуке его голоса Дзыцца охватывало беспокойство: вдруг мы забыли уплатить какие-нибудь налоги, и теперь нас ждет суровое наказание! Собравшись с духом, она наконец выходила к калитке. Курьер был до того беспардонный и грубый, что даже не отвечал на приветствие. Казалось, в обиходе у него всего три слова, которыми он пользовался во всех случаях:
— Тебя селсвет вызывает!..
Вместо «сельсовет» он почему-то говорил «селсвет», очевидно считая, что, произнося так, можно напустить на людей побольше страху. Обронив эти три заученных слова, он тут же поворачивался и уходил, не удосужившись толком объяснить, кто и зачем вызывает. Если бы даже кому-то вздумалось задать ему эти вопросы, ответа бы он наверняка не дождался.
