Анна Караваева - Родина
Таня мгновенно смахнула слезы со своих ресниц и замерла. Сергей открыл глаза. В глубине его расширенных зрачков мелькнули какие-то искорки. Несколько секунд он смотрел навстречу Тане, тяжело просыпаясь, потом брови его дрогнули, и глаза будто сказали: «Я вижу!»
— Та-ня… — прошептал он, узнавая, — Таня…
Вскрикнув от торжества, она поцеловала его в жесткие, запекшиеся губы, повторяя:
— Ты со мной, милый, ты со мной!
И хотя через несколько минут Сергей уже устал и опять погрузился в сон, Таня ушла от него, полная еще никогда не испытанного счастья.
Она шла по улице, с наслаждением подставляя разгоряченное лицо ветру и снегу, а счастье, которое открылось ей, будто сияло впереди, наперекор тьме и холоду хмурой ноябрьской ночи.
Дома Таню встретила обеспокоенная Наталья Андреевна.
— Ну, гора с плеч, мамаша наша прибыла! Мальчишка проснулся, заливается, кушать хочет… Ну как Сергей-то? Что с ним? Да что ты молчишь, Татьяна?
Таня отвечала односложно. Прижимая к груди сына, она хотела сейчас остаться одна и думать, думать о Сергее.
Наталья Андреевна, уверившись, что с Сергеем ничего страшного пока не происходит, перевела разговор на другое:
— А я тебе, Таня, портниху нашла: из эвакуированных, харьковская, шьет прекрасно и вкус хороший, шубку тебе сошьет…
Таня покорно слушала, удивляясь, как может мать до такой степени не чувствовать ее жизнь, чтобы говорить сейчас о каких-то житейских делах. Но тут же Таня поняла и даже пожалела мать: бедная, она ведь никогда не испытывала и даже не подозревала, что возможно на свете такое счастье, как у ее дочери!
«Я бы хотела умереть за тебя, чтобы только ты жил, — больше мне ничего не надо! Прости меня: прежде мне казалось, что быть с тобой — это все, что я могла ценить. О, что я знала тогда? Это была себялюбивая радость, не больше… Вернуть тебя к жизни — нет ничего выше этого! Я все сделаю, слышишь, все сделаю, чтобы ты был жив и счастлив!»
Ребенок уже спал, а Таня, будто в сладком беспамятстве, шептала свои обещания и клятвы.
Утром бурная, безоглядная радость, что словно поднимала Таню над землей, схлынула, как опьянение.
В течение часа, пока врачи и сестры хлопотали у постели Сергея, Таня горько высмеяла все, что так поднимало ее вчера. Нет, произошло несчастье, во многом непоправимое несчастье, которому надо смотреть в глаза. Именно так выразился главврач госпиталя, когда Таня отказалась выйти из комнаты в момент перевязки.
— Тогда советую вам запастись мужеством, — сурово сказал главврач.
И она увидела все: рваную, гноящуюся рану на левом безруком плече (руку Сергей потерял еще в прошлогодних боях), увидела страшно опухшую ногу, в пятнах, кровоподтеках и в черных, как паучьи лапы, узлах мышц у щиколотки, где осколком немецкого снаряда вырвало кусок кости.
Врачи и сестры опасливо посматривали на Таню. Но она молчала, больно закусив губы, синие глаза ее, устремленные на Сергея, горели ярким, острым огнем сдерживаемой муки и страха. После перевязки главврач, взглянув на ее бледное, застывшее лицо, молча подал ей стакан воды. Таня только отрицательно покачала головой. Оставшись одна, она долго смотрела на неподвижное тело, вслушиваясь в неровное, сиплое дыхание Сергея. Ей чудилось, что она каким-то новым, изощренно-зорким, внутренним зрением видит его душу, его мечущуюся в тяжелых снах мысль…
Его вздох или стон возвращали Таню к действительности. Она бросалась к Сергею с одним желанием — понять, что именно ему сейчас нужно, и всегда угадывала. Состояние особой тревожной готовности, к которому она скоро привыкла, сделало ее расторопной, особенно внимательной ко всякой мелочи, настойчивой, терпеливой. Несчастье представлялось ей высокой, мрачной стеной, которую она должна была своими руками разбирать, медленно, упорно, по камню.
Минуты сознания у Сергея сменялись долгими часами тяжелого сна или затяжного бреда. Голова его металась на подушке, короткое, хриплое дыхание вырывалось из груди. Он ловил воздух широко раскрытыми, запекшимися губами. Таня брала в руки его голову или придерживала пузырь со льдом на его пылающем лбу, смачивала водой его дрожащие губы и уже привыкла делать все это умело и быстро. Она привыкла ценить мгновенные радости, которые выпадали ей на долю: вот он глотнул воды, и судорога, скользнувшая по его лицу, напомнила ей улыбку; вот он перестал хрипеть, и ровный вздох, поднявший его грудь, показал ей, что на миг боль отпустила его. И когда он чему-то усмехался во сне, ей тоже тогда хотелось смеяться. Иногда в горячечном бормотании она чутко улавливала, как он произносил ее имя, и блаженство разливалось в ее груди.
Она уже знала наизусть весь порядок больничного дня: когда и какое лекарство нужно давать Сергею, когда кормить, измерять температуру, когда и как готовить раненого к врачебному осмотру. Ей все хотелось делать для него своими руками, все проверять самой. Она становилась подозрительной и придирчивой: няни и сестры казались ей забывчивыми, врачи — недопустимо рассеянными. Ее угнетала мысль, что медики, видя изо дня в день страдания, привыкают к ним и становятся слишком спокойными, а порой и просто равнодушными. Ей казалось, что врачи от нее что-то скрывают, и она принималась спрашивать и задавать столько вопросов, что главврач однажды оборвал ее, сказав, что ему надоел ее «контроль». Она смущенно извинилась и начала следить за собой, сдерживаться и просто молчать во время осмотра. Главврач, пожелтевший от бессонницы, большеносый старик, оценил в конце концов ее выдержку и посоветовал:
— Уже если вы так беспокоитесь, попробуйте себя занять еще чем-нибудь… ну, записывайте, что ли, как наш больной себя ведет в дневные часы… Потом когда-нибудь прочтете оба…
Таня сразу схватилась за эту мысль и начала вести дневник.
Когда однажды главврач справился, какая температура и какое самочувствие было у больного два дня назад, Таня гордо показала свои записи.
— Неплохо, — сдержанно похвалил главврач. — Картина довольно точная. Из вас вышла бы очень грамотная медицинская сестра. Поступайте-ка к нам… а?
— Я на заводе работаю… У меня еще декретный отпуск, — сказала Таня.
— Ну что ж, помогайте пока и ждите: положение нашего больного тяжелое, но как будто не совсем безнадежное. Честь имею кланяться!
Домой Таня приходила, чтобы покормить ребенка, и торопилась скорей в госпиталь.
— У тебя только и слов теперь: «Скорее, скорей!» — укоряла свою дочь Наталья Андреевна. — Если бы Сережа не грудной был, ты бы, пожалуй, совсем в госпиталь переселилась! По-моему, такая любовь уже вроде сумасшествия… В госпитале Сергей не один, врачи есть хорошие, уход и днем и ночью, палата отдельная, специальная няня приставлена, сами у него постоянно бываем… чего еще надо? Нет, сумасшедшая это любовь, так нельзя!
Таня слушала молча и уходила, часто не вымолвив ни слова. Она понимала, что мать обижается на ее равнодушие к домашним разговорам, но ничего поделать с собой не могла.
Через десять дней Сергей вдруг впервые ясным голосом позвал Таню. Не веря счастью, Таня еле удержалась, чтобы не закричать, и встретила его взгляд как будто бы даже без особого удивления:
— Проснулся, мой дорогой?
— А разве и раньше я просыпался здесь? — медленно, вспоминая что-то, спросил Сергей.
— Ну да, да, конечно… — подтвердила она.
— Устал я что-то… все лежать да лежать… Подними меня повыше, вот так… И знаешь, — слабая улыбка растянула его губы, — я бы поел немножко…
«Вот, дождалась, дождалась! — ликовала про себя Таня; мрачная стена, показалось ей, уже начала оседать, как большой потемневший сугроб под весенним солнцем. — Да, теперь все пойдет хорошо!»
Сергей поел, потом слабой рукой притянул к себе Таню:
— Что ты, Танечка? Ну, плакать-то зачем?
— Не обращай внимания… — в счастливом смущении бормотала Таня. — Это от радости… ты уже начинаешь поправляться, Сереженька!
— А что со мной было? — глухо спросил он.
— Ничего страшного, милый… только надо терпеливо лежать, и все, все пройдет, — отвечала Таня тихим, полным счастья голосом..
Когда она собралась домой к ребенку, в палату вдруг вошел Николай Квашин, румяный, плотный, с широкой, веселой улыбкой. Таня, обрадованная тем, что в ее отсутствие Сергею не будет скучно, приветливо сказала Квашину:
— Как хорошо, что вы пришли!
Возвращаясь спустя некоторое время в госпиталь, Таня услышала, как у подъезда голос ее бывшей подружки Веры Сбоевой кокетливо произнес в темноте:
— Будьте здоровы, товарищ подполковник, желаем вам всякого успеха!
Голос подполковника Квашина что-то глухо ответил ей.
«Значит, Сбоевы заходили к Сергею», — догадалась Таня и быстро повернула к другому подъезду, чтобы не встречаться ни с кем..
