Юность - Николай Иванович Кочин
Он подтянул потуже красный кушак, без которого обходился только в летнюю пору, нахлобучил малахай на самые глаза и вышел. Недоброе предчувствие глодало меня. Я поглядел на Якова в окошко и помахал ему рукой. Это было последнее наше прощание. После того я встречался с ним всего один раз, и лучше не вспоминать, при каких это было обстоятельствах.
После его отъезда с ним случилось вот что. Приехавшая в Хмельную комиссия установила, что к гибели комсомольца Петра Снегина имели касательство местные жители. Петя — работник продкома — был бельмом в глазу у богатеев. Еще на масленице, в пургу, он прибыл в Хмельную для наблюдения за раздачей хлеба бедноте и вдруг исчез бесследно, точно канул в воду. Обыскали тогда и обшарили все задворки деревни, а Петю не нашли. Только через полтора месяца труп его вытаял на припеке. На теле его не оказалось никаких ран, зато на шее остался обрывок нитки из овечьей шерсти. В Хмельной издавна сучили шерстяную пряжу и вязали по зимам теплые носки, — это и дало повод установить, что убийцы, если и не были сами из этой деревни, то общались с жителями ее. Все старания Чрезвычайной комиссии выяснить страшную пропажу ни к чему не привели. Жители отвечали одно: «Был комсомолец Снегин, ходил по деревне у всех на виду, а куда девался — знать не знаем».
Всем было ясно, что кто-нибудь из населения да «знает», но, как водится в деревне, упорно молчит, чтобы не «досадить» соседу, чтобы «не таскали по судам в качестве свидетеля», чтобы не накликать гнев самих убийц. Так однажды вдовицу, которая на собрании рискнула намекнуть на некоторых лиц, друживших с лесными гостями, на другой же день нашли в избе зарезанной. Население наших мест боялось бандитов настолько, что даже днем держало на запоре ворота и двери, а на колодец за водой бабы выходили партиями. Остатки разбитых банд из беглых офицеров, городских жуликов и местных хулиганов наводняли наши леса в летнюю пору, а по зимам они имели в разных селениях тайные пристанища и целый штат помощников и укрывателей. А грабили тогда повсюду: на больших и проселочных дорогах, при выходе из города, даже за гумнами, даже в рощах, куда ходили бабы за грибами, даже на тропах своего усада или в конопляниках, а чаще всего обирали пьяных мужиков, возвращающихся с базаров. Растущее дезертирство давало шайкам постоянное пополнение, и в некоторых местах «зеленый» и «бандит» — были синонимы. В нашей округе грозой и бурей для населения был некий Федька Соленый. Бороться с ним было очень трудно. Терроризованное население боялось доносить властям, молчало, а не молчать нельзя: в каждой деревушке, стоявшей на большой дороге, были у Федьки дружки и приятели из скупщиков, которые сбывали награбленное, из кулаков, что давали ему кров и пищу, из шинкарок, которые сбывали бандитам самогон, даже, иной раз, из советских служащих, которые служили им за деньги. Эти предупреждали Федьку Соленого всякий раз, когда прибывали к нам отряды чека. Оттого Федька Соленый был неуловим, как невидимка, подвизался на разбое целых два года и навел такой ужас на окрестное население, что даже вслух боялись произносить это имя, а если произносили, то крестились. Тогда в каждой губернии был свой Махно, в каждой волости — свой Федька Соленый.
Надо сказать, что наше село всего меньше страдало от этих разбойников. Во-первых, они боялись наших коммунистов, у которых было оружие, во-вторых, никто не решился бы из наших сельчан дать бандиту убежище. Но слухи ходили, что Якова давно собирались «проучить» за его решимость очистить волость от шаек, главным же образом, угрожали ему те, которые с грабителями снюхивались и от них наживались.
По приезде в Хмельную Яков и словом не обмолвился, что имеет задание распутывать историю с Петей Снегиным. Он занялся сперва тем, что стал взыскивать с кулаков хлебную недоимку. Уполномоченный сельсовета разместил красноармейцев по одиночке в «надежных», как он выражался, теплых избах, а Якову отвел жилье у вдовы на самом краю села. Отряд оказался разбросанным по всей деревне, и каждый раз, когда надо было собираться, терялось много времени. Обычно осторожный, Яков на этот раз упустил такую мелочь из виду, а когда понял ошибку, то уже было поздно. Может быть, эта ошибка и привела его к гибели.
Однажды, поднявшись рано поутру, он обошел всю деревню кругом. Чуть брезжил рассвет. Яков знал, что в эту пору возвращаются с базаров спекулянты, и не ошибся. За околицей он остановил воз с рожью. Мужик, убедившись, что покупка его реквизируется, произнес в сердцах:
— Кто честно живет, не грабит, не ворует, с бандитами не общается, а за добро денежки платит, тот и пропадает. На глазах твоих мошенничества совершаются — того не видишь.
— Не вижу, — сказал Яков. — Все сразу не разглядишь. И ежели честный ты человек — помоги.
— За подмогу платят.
— Вези свой хлеб домой, так и быть. Раскрой только свои намеки.
Мужик вздохнул, долго думал, потом потрогал тугие мешки с рожью, и корысть его пересилила:
— Ты у вдовы Соломониды остановился?
— Так точно…
— У ней и Петька Снегин останавливался.
— Что ты врешь? — вскричал Яков, как ужаленный. — Кто же его к ней поставил?
— Никто. Она приветливая баба, изба у нее чистая, ребятишек нет, приезжие всегда у нее останавливаются. — Он усмехнулся недобрым смехом. — А председатель знает, да не перечит. Тоже, грешный человек, боится.
— Вот что! — произнес пораженный Яков. — Теперь ты от меня не уйдешь, покуда все не расскажешь. Ты, как видно, много знаешь.
— Нет, батюшка, не больше того, что знают все. Вечером, как ложились старые да малые спать, а молодежь еще гуляла, прошли четверо молодцов на масляной неделе ко вдове Соломониде, у которой квартировал Снегин. Пришли, вскричали
