Юность - Николай Иванович Кочин
— На севере — англичане и Юденич, — продолжал он тихо, — в Сибири Колчак забрал власть в свои руки и даже арестовал эсеров. Он хочет быть диктатором. Думать надо, как порют мужиков за их смелые захваты кулацких земель. Со всех сторон мы окружены врагами: Юденич движется на Петроград, с запада лезет Польша, и везде враги жмут: с севера, с юга, с запада, с востока. Весь мир на нас.
Вася складывал некоторые книги в корзинку, именно те, с которыми никак не мог расстаться, а остальные отдавал мне. Он ползал на коленях по полу, любовно поглаживал каждый переплет, произнося название книги, припоминая при этом, у кого и как она была куплена. Я стоял на корточках с растопыренным подолом рубахи, которым ловил бросаемые Васей книги. Ноги мои онемели, но я не менял положения, боясь выронить добычу.
— А если что с л у ч и т с я — все твое, — сказал он.
Я ощутил дыхание непреодолимой катастрофы, и книги мои запрыгали, повалились обратно на пол. Вася стал поднимать их и старательно укладывать заново.
— Если я не вернусь, — тогда забирай все, — повторил он еще спокойнее. — Интересные есть вещи и про Сибирь… Впрочем, я сейчас их тебе отдам. Это я на базаре у городской женщины за три фунта хлеба выменял, — сказал он и взвалил мне на руки двадцать томиков Сергея Максимова. Подол моей рубахи расползся, и я вместе с ношей осел на пол. — Бери, — это про старую Россию, которая не возродится. Не захотят мужики теперь ига и скорее сами умрут, чем хомут наденут на шею. Теперь все пошли на борьбу с Колчаком, — такой лозунг дня, данный товарищем Лениным.
Он поднялся и расправил могучие плечи под самым потолком. Он был удивительно красив в это время, и когда я вспоминаю Васю, я люблю именно этот час нашего расставания. Движения его были уравновешены и спокойны, но спокойствие это носило на себе особый отпечаток, который заметен в человеке в дни испытаний. Выражение несокрушимой серьезности лежало на лице. Он не мог принудить к молчанию синие свои глаза, они излучали исключительную и страстную напряженность чувств, которая всегда бывает возгласом героизма. Воображение мое было растрогано, я не мог побороть свое восхищение другом и сказал:
— Вася, умоляю тебя, напиши мне хоть одно письмецо из Сибири, когда подерешься с Колчаком. Какой он, этот генерал?
— Я тебе буду писать каждую свободную минуту, — ответил Вася. — Это станет дополнением к тому, что ты прочитаешь в газетах. А ты, в свою очередь, описывай мне деревенские дела. Не забывай просветительный кружок, втягивай молодежь в читальню, крепи комсомол… Коммунисты пока нужны на фронте. Но время настанет, — все будут на местах. Деревня тогда зацветет. Заря, Сеня, действительно засияла для народа. И девушки будут все грамотные, и разговаривать с ними можно будет о чем угодно: о планетах, о китайском народе, о жизни пчел.
— О чем угодно, — произнес я вслед за ним, — о чем угодно, Вася. О жизни пчел, муравьев и даже, может быть, африканских слонов[8].
— Революция разливается по всему миру, — зашептал он. — В Венгрии — советская власть. Вот какая нынче весна. И пойдет зарево. Где тут устоять Колчаку? Ерунда!
— Сущая ерунда, — повторил я за ним восторженно.
Мы вышли в сад, полный запахов и цветения. Ночь распростерла над нами полог мигающих звезд. Мы говорили до полуночи. Общение с ним давало мне счастье. Мое восхищение доходило до восторга. О ты, юность, о здоровая свежесть сердца!..
Утром мы провожали новобранцев на станцию железной дороги. На телегах везли их пожитки и верхнюю одежду, там же сидели престарелые родители и маленькие дети. А за телегами шагали сами будущие красноармейцы, окруженные родными и приятелями. Вася, выше всех на две головы, шел, укорачивая свой шаг, подле бабушки и утешал ее. Старуха, которая обожала его, плачущим голосом говорила:
— Соколик… храни голову свою… безрассудный ты у меня птенец, себя не жалеешь. Пукнут — и голова с плеч долой.
Обнимая ее, Вася отвечал:
— Ну вот, бабушка, ну зачем ты плачешь… зачем попусту расстраиваешься… слезы льешь, слез у тебя и так мало.
За ними шли наши девушки и припевали под гармонь. Цвел май на полях и в рощах. Пушистые кроны берез слились в необозримое море яркой зелени. Одуванчики желтели на дорогах, в лугах хлопотливо жужжали пчелы, трава буйно поднималась на межах. Ржаные хлеба вставали при дорогах девственной стеной. Пахло молодой полынью.
В березовой роще новобранцы остановились, чтобы проститься с провожающими. Они выстроились в ряд, и мы, друг за дружкой, подходили к ним и каждому пожимали руку. Вася поглядел на меня пристальным и интимно строгим взглядом.
— Ежели встретимся, то тебя и не узнаешь. Наверное, будешь не меньше, как комиссар волостного масштаба.
Мы улыбнулись друг другу и разошлись, и когда я оглянулся назад, отойдя шагов на сто, Вася помахал мне фуражкой издали. Посейчас вижу исполинскую эту фигуру — как бы вровень с березками, и огненную рубаху из красного сатина, подпоясанную кожаным ремнем, и шевелящиеся на ветру желтые кудри.
Я стал ждать писем, но прошел месяц, прошел другой, а ни слуху от него, ни духу. Старики тоже не имели вестей о внуке. Деревенские товарищи писали из Сибири, что видели Васю однажды верхом на лошади, — он был без шинели и мчался за белогвардейцем в одной из стычек. Отмечали его отчаянную храбрость и предрекали ему близкий конец. Так мы скоро и решили, что Вася пал славной смертью доблестного воина.
Вскоре и я расстался с родной деревней и уж больше ничего не слышал о Васе. Всех нас рассортовала революция по разным местам великой страны.
Вот они встают передо мною, уже изнурившим память множеством книжных впечатлений, заново встают передо мною тревожные видения юных дней, тесно им в моей памяти, хотя и обширны их владения и притязания могучи. Вот березовые рощи родных палестин заслоняют городские предметы моего мира: я слышу запах сена, поднявшийся над крутым долом, в который украдкой ходили за щавелем с девушками, свежими и розовыми, как малина; вижу живую картину наших сельских садов, в которых тонут улицы, а над ними — стройную колокольню с галочьей стаей над крестами; на скате к реке — мелкие долы с густою, по пояс, травой, в которой дремлют родники, даже в самый июльский зной не добирается до них солнце, и они студены и полноводны, как всегда; вижу бесчисленные долы, буйно обросшие ивняком, который всем селом ломали на корзинки и никак не могли поломать: на
