Аркадий Первенцев - Матросы
— Что сказал?
— Бог сказал: береги ее — повторения не будет…
Вадим, будучи помощником вахтенного офицера, сумел первым отдать рапорт командиру, подвалившему с тихим рокотком дизельного мотора к правому трапу.
В темноте Ступнин увидел встревоженные глаза лейтенанта и, задержав рукопожатие, убедился: появление начальника разволновало юношу. Несколько теплых слов Ступнина помогли лейтенанту прийти в себя и ответить на трафаретные вопросы.
— Я остаюсь на борту. Когда вернется старший лейтенант Доценко, попросите его ко мне.
Ступнин прошел на полубак и вскоре овладел вниманием команды не только по праву старшего начальника. Нет, ни шуточки или прибаутки, на которые охочи некоторые вышестоящие, заставили сгрудиться людей и забыть о восточных премудростях, связанных с появлением на земле женщины. Ступнин отвечал на вопросы тех, кто тайно носил в душе сомнение в боеспособности доверенного ему оружия. Век атомной техники, управляемых снарядов, ракет вторгался с неумолимой быстротой, изменяя понятия, навыки, расшатывая былой опыт, устоявшуюся логику войны на море. Грозное оружие, именуемое главным калибром, стремительно устаревало, превращалось в нечто подобное луку и стреле в эпоху появления огнестрельного оружия. Нахимов громил вражеские фрегаты из гладкоствольных пушек; почти столетие потребовалось, чтобы нарезка ускорила полет снаряда и его дальность; и вот ракетная артиллерия, засеянная мечтами знаменитого калужанина и железными семенами «катюш», начисто сметала с дороги неумолимого прогресса не только орудия, но и носители их — корабли. Попробуй в таких условиях ломки коренных понятий убедить подчиненных людей верить тому, что обесценивалось дождем брошюр, речами специалистов и дилетантов и прежде всего собственным разумом.
Об этом почти не говорили, во всяком случае, вслух; многие предпочитали пока прятать голову в песок и отлеживаться от самума. Все шло по-старому, давно устоявшемуся. Проводили стрельбы и по щитам, и по неподвижно закрепленным целям. Поставят какую-нибудь старенькую посудину на мертвые якоря и долбят ее по графикам, стреляя, как подшучивали на флоте, по хрустальным кубкам.
Со времен парусного флота жили флажные сигналы. Драили пуговицы с очаровательным усердием, также лопатили палубы. Стреляли по поршневым бомберам, таскавшим за собой пресловутую «колбасу». До сих пор для битвы с авиацией пользовались «сотками», что равносильно праще Давида против летящего со сверхзвуковой быстротой Голиафа. Курсантская молодежь до хрипоты спорила в училищах, грезила проектами, мечтала о подлинно современном флоте. Как ни жалко было Вадиму традиционного морского быта, а нередко приходилось и ему вступать в противоречие с самим собой.
Полубак требовал ответа, и на требования приходилось отвечать и Ступнину, и командиру боевой части Непальчеву, ведающему всей артиллерией крейсера.
Вадим ценил людей, обладающих широким кругозором и собственной точкой зрения: такие люди почему-то попадались нечасто. Может быть, что-то из сказанного Ступниным и командиром боевой электромеханической части выходило за пределы… О каких пределах могла идти речь? Ведь интересы и офицеров, и рядовых едины, всем вместе идти в случае чего в бой, побеждать сообща, тонуть тоже не в одиночку.
«Смелые мыслью командиры, — удовлетворенно думал молодой лейтенант, — такие многое двинут вперед, не потратят времени бесцельно».
На борт поднимались вернувшиеся из увольнения с берега, надо встречать их, проследить за подъемом барказов. Вахта есть вахта. Ее необходимо править точно и аккуратно. Однако существовала и та, вторая жизнь, вне корабля, в городе, наполненная яркими воспоминаниями. Как там? Что в семье Чумаковых, в которую вошел дерзкий и властный Борис? Как освоилась со своим новым положением Катюша? Уже прошло несколько дней, а Борис молчит. Нельзя же без него появиться в доме, где он тоже хозяин. Огромные проблемы новой эры тесно сплетались с извечными — назовем их мелкими — заботами. От них, по-видимому, никогда не избавиться человечеству, на какие бы высокие этажи науки ни поднялась въедливая, беспокойная мысль.
— Деятель, ты располагаешь временем, чтобы посетить наконец мой вигвам? — просто, с веселой улыбкой жуира спросил Борис в один из ярких дней, до краев наполнивших светом сизо-голубую лагуну рейдовой бухты.
Встревоженный, неловкий, шагал Вадим рядом с самоуверенным, возможно и самовлюбленным, другом. Умеет же Борис держаться, подать себя, извлечь из флотской одежды все ее броские, элегантные качества! Фуражка у него и та особенная, носит он ее шикарно, китель сидит как влитый, хотя и не обтягивает фигуру, штаны чуть-чуть сужены, и рубчик на них не отдает сизоватой окалиной от прикосновения утюга.
Девчонки оглядываются, перешептываются. А что может сравниться с магическим блеском девичьих манящих глаз? И усики Борис отрастил особенные, ничуть не похожие на кавказские, будто перенес их с портретов российских молодых именитостей в гусарских мундирах.
И в магазине продавщицы бросились не к Вадиму, а к нему, хотя Вадим, а не Борис накупал кучу игрушек для юного отпрыска рода Ганецких-Чумаковых.
— Они подумали, что ты папочка, а я холостяк, — заявил самодовольно Ганецкий. — Откровенно тебе скажу, не по мне кислая семейная радость. Видимо, не отгулялся еще конь вороной.
— Догуливаешь недогуленное? — буркнул Вадим.
— Признаюсь, каюсь. Только благоверной — молчок! Ни одного намека. Ты и представить себе не можешь, во что развивается существо, когда-то лепетавшее тебе слова любви на Историческом бульваре. Выходя замуж, девчонка перерождается. Я сам в этом убедился, Вадик.
Что же в самом деле могло произойти с девушкой, оставившей такой глубокий след во впечатлительном сердце Вадима? Почему так пренебрежительно и равнодушно говорит о ней человек, которому выпало счастье близости с ней, доверия, ответной любви?.. Да и есть ли любовь у них?
Катюша искренне обрадовалась Вадиму. Нет, она не хотела скрывать своего вспыхнувшего чувства. Может быть, властно нахлынули воспоминания тех недавних, но одновременно и страшно далеких дней беззаботной молодости, потерянных раз и навсегда. Она долго не выпускала его руки и глядела на него теми же своими милыми, перестрадавшими, умоляющими о чем-то глазами. Губы ее конвульсивно передернулись, и на смуглых щеках вспыхнул румянец, в тот же миг погасший. Все здесь иное: нет развалки, нет низких потолков, сырости на стенах, не шумит под окошком таинственная маклюра, не слышно петухов в овраге, падающем к морю. Все лучше и все хуже, не то, не то… Она похудела, строже стал очерк ее рта, на лбу углубились морщинки; но шут с ними, она по-прежнему чудесна, она — приморское чудо, монголочка, по-прежнему покаты ее плечи, прекрасна фигурка, и дыхание ее чисто, трепетно; она близко, рядом, уничтожены расстояния, и нет между ними стены, будто не существует человек с усиками и зоркими глазами владыки (ему все доступно, и все у его ног).
Чувство нарастало в Вадиме, душило его, поднимало мужество, вытесняло робость… Катюша поняла это, догадалась. Но ни у него, ни у нее не вырвалось ни слова, способного приподнять завесу над тем, что независимо от их воли свершилось в этот короткий миг первого свидания.
Вот она стоит перед ним, сбросив с себя чуждый ей налет бездумного кокетства, даже вульгарности. За это время она встретилась один на один с жизнью, прошла испытания и… поднялась сама над собой, стала прежней Катюшей. Возможно, она не замечала и не ценила этих изменений, возможно, что-то в ней надломилось. Ей нелегко с Борисом, но знает ли она, почему нелегко?
Из столовой выскочила Галочка, приветливая, ясная, чуточку посторонняя.
— Вадим, поздравляю, здравствуйте! — ее рука быстро выскользнула из его руки. — На меня не обращайте внимания. Растрепанная, знаю. Зубрю, зубрю… Должна поступить в институт! Должна!
Что же произошло? Почему новая квартира из трех комнат изменила все к худшему? Значит, дело не в стенах, не в диванах или пуфиках? Почему вернувшийся с работы Гаврила Иванович не такой, каким его Вадим знал раньше? Болел? Говорят, немного болел. Постарел? Возможно, и это причина. Но почему во всех его движениях пропала былая уверенность, и садится-то он по-иному, будто гадая, попадет ли на стул или ошибется. Почему его меньше трогают интересы строительства и на столе не видно карандаша и бумаги, на которой старик вычерчивал свои планы: дескать, нужно так, а не этак? Неужели причиной всему непринужденно развалившийся на диване зятек, старательно пускающий дым колечками куда-то к желтому грибообразному абажуру? Со стола исчезли скатерть и вышивки, и молчаливая, угрюмая тетка Клавдия расставляет тарелки на розовой клеенке.
