Аркадий Первенцев - Остров Надежды

Остров Надежды

НАРОДНЫЙ ПИСАТЕЛЬ

Для Аркадия Первенцева Кубань была родным домом, куда он снова и снова возвращался после дальних и близких отлучек. Выверенное годами чувство близости и общности писателя со своими земляками обогащалось новыми впечатлениями и красками. Два десятилетия представлял он колхозную Кубань в Верховном Совете РСФСР — и всегда жил жизнью своих земляков.

Он знал, какую беду приносит рыбакам Кавказского побережья не вообще ветер, а ветер-гарби, дующий наискось по морю; какой вред хлеборобам причиняет шурган (черная буря), ураган, «сдирающий кожу с земли»; какой урожай в лучших южных усть-лабинских колхозах, в том числе в бригаде М. Клепикова, и в далеко не лучших сельхозартелях северного Щербиновского района. В людях его привлекала предельная слитность с делом, которым они живут. Не потому ли во многих книгах А. Первенцева труд входит не суммой отработанных часов, а живым ощущением и осознанием хлеборобами и рабочими своей причастности к ходу истории.

Аркадий Алексеевич родился 26 января 1905 года в маленьком селе Нагут на границе Ставрополья с Кубанской областью. Его детство, юность и молодость прошли на Кубани, в станице Новопокровской, в доме деда, участника боев на Шипке. В станице Новорождественской он вступил в комсомол. Был инспектором по ликвидации неграмотности. В подшивке краснодарской газеты «Красное знамя» тех лет есть заметки молодого Аркадия Первенцева о его службе в рядах 5-й кавалерийской дивизии имени Блинова, в которой он дослужился до командира сабельного взвода. Таким образом, Кубань, ее жители навсегда вошли в сердце Аркадия Первенцева.

Не каждый писатель может сказать, что он столь последовательно запечатлел время и людей своего отчего края за последние семьдесят лет. Впрочем, поначалу писатель и не ставил перед собой такой цели. Уж так само собой получилось, что каждая новая встреча со своими земляками рождала в нем желание рассказать о них.

Но если учесть, что, кроме книг о Кубани, Аркадий Первенцев написал еще романы «Испытание», «Гамаюн — птица вещая», «Оливковая ветвь», «Секретный фронт», «Директор Томилин», «Остров Надежды», многие пьесы, сценарии, рассказы об уральцах, москвичах, украинцах, североморцах, то жизнь не только южного края, но и всей страны в произведениях писателя предстанет еще полнее.

В 1929—1933 годах А. Первенцев учился в Высшем техническом училище имени Баумана. По окончании работал инженером, потом директором филиала Московского машиностроительного института.

Летчики В. Канарев, Б. Бердичевский и другие могли бы рассказать о том, как военный корреспондент «Известий» Аркадий Первенцев летал вместе с ними бомбить фашистов под Севастополем, Балаклавой, Мариуполем. Мужественно сражался он и под городом-героем Новороссийском. Тяжело раненный, Первенцев оказался в горящем Сталинграде в самый разгар боев за город. А после поправки снова на фронте — в 1943 году с десантниками высадился на «огненную землю» под Керчью.

Свой первый роман «Кочубей» (1937) Аркадий Первенцев написал по настоятельному совету друзей — легендарного комбрига Я. Ф. Балахонова, И. Ф. Федько, В. П. Кандыбина, Д. П. Жлобы и многих других известных и малоизвестных участников гражданской войны. Так родилась звонкая песня о Кочубее — роман, который вошел в золотой фонд советской литературы и сделал Аркадия Первенцева известным в народе писателем.

После романа «Кочубей» Аркадий Первенцев под неотразимым влиянием Михаила Шолохова обратился к масштабным событиям гражданской войны на Кубани — создал роман «Над Кубанью». В этой эпопее писатель мастерски воссоздает образы и характеры людей из кубанской станицы Жилейской, классовое расслоение среди них, поднявшуюся на борьбу за Советскую власть казачью бедноту.

В годы Великой Отечественной войны он первым написал о советских летчиках и конструкторах — пьесу «Крылатое племя», которая в августе 1941 года была поставлена на сцене Центрального театра Красной Армии. И он же первый рассказал о героизме трудового Урала в годы войны. В 1942 году в журнале «Новый мир» публикуется роман А. Первенцева «Испытание». В это же время, под Туапсе, он начинает работу над романом «Огненная земля» — о героическом подвиге десантников, штурмовавших гитлеровские укрепления под Керчью. А в 1946 году в Горячем Ключе А. Первенцев написал первые страницы романа «Честь смолоду», одного из лучших произведений о советской молодежи. За роман «Честь смолоду» он был удостоен Государственной премии.

Потом последовали романы о рабочем классе — «Гамаюн — птица вещая» и «Оливковая ветвь», волнующий рассказ о московских рабочих тридцатых годов, о сталеварах, ученых.

Давняя писательская любовь Аркадия Первенцева — моряки. Им он посвятил свои романы «Матросы» и «Остров Надежды».

Роман «Остров Надежды», над которым писатель работал в 1963—1967 годах, о воинской доблести нового поколения моряков, владеющих самой сложной техникой — атомными подводными лодками. Как всегда, писатель проделал огромную предварительную работу. Он изучал жизнь моряков Северного флота, сам плавал на атомной лодке. В книге рассказывается о первом кругосветном переходе советской атомной лодки, которая проделала путь подо льдами через Северный полюс, Берингов пролив, мимо Командоров, через Куро-Сио, Индийский океан.

Читаешь роман «Остров Надежды» — и входишь в мир его героев: командира подводной лодки Волошина, офицера Лезгинцева, замполита Куприянова, штурмана Стучко-Стучковского, матроса Снежилина, журналиста Ушакова, входишь в атмосферу духовно насыщенной жизни, нравственной чистоты, царящей иа корабле.

Маршал Советского Союза А. И. Еременко, познакомившись с романом, писал об авторе: «Любовь его к морякам поистине неистребима. Любезный моему сердцу кавалерист Первенцев — ныне капитан первого ранга запаса. Ни много ни мало, пять лет отдал писатель изучению материала, нового не только для него, но и для всей нашей литературы. И вот перед нами его роман «Остров Надежды», посвященный людям атомного подводного флота. Писатель проник в святая святых — рассказал о тех, кому Родина доверила самое могучее оружие современности».

Николай Веленгурин.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

В семь вечера, да, ровно в семь — по электрическим часам на белом столбе — Дмитрий Ильич Ушаков с трудом добрался на свою «милую московскую окраину». Издалека он увидел неокрепший массив по улице Гарибальди и трусцой направился к одному из высоких и узких домов, будто предназначенных для основания будущего монумента великому итальянцу.

С полудня температура резко упала. Снизившиеся облака принесли много сухого, сыпучего снега. Закрутили метелицы по столичным улицам, разрумянили щеки прохожих, вызвали тот прилив энергии, который приносит мороз истинно русскому человеку.

Дмитрий Ильич миновал заледеневшие глинистые холмы и строительный мусор, очутился в затишке у лифта. Озябший, успокоенный, нажал кнопку своего этажа. Тихо задребезжал лифт. Впереди — теплая комната, ужин или обед, называй как хочешь вечернюю трапезу, а перед едой стакан кагора, убивающий простуду, а еще раньше — горячий душ.

Позади — мелкие неприятности по работе, уколы самолюбия, даже метель позади, хотя сложенное из бетонных плит здание стоит на четырех сквозняках.

С крошечной прихожей начинался уют. Тесно, чуть повернуться — гопак не попляшешь, а — хорошо. Скунсовая шубка Зои на месте и сапожки: вернулась. Из кухоньки выглянула Тоня, жена, поспешно отвязала фартук, встретила мужа, спросила о погоде и заторопилась к своему посту у четырех конфорок.

Дмитрий Ильич привык к положению среднего человека — к более или менее твердой зарплате, небольшим приработкам от гонорара, к общественному транспорту, ко всему тому, что не отделяло его от остальных соотечественников. Раньше были мечты, порывы, желание если не выпрыгнуть, то выйти вперед, а потом все улеглось, вошло в норму — «спокойней жить не лучше и не хуже других». К сорока двум годам выработались стойкие привычки.

Дочка устроилась на диване, закуталась в малиновый шерстяной шарф и, привалившись к валику, читала французский роман с твердыми глянцевитыми листами, хранившими заурядные подробности сложной семейной жизни — измены, неверности, фальшивые чувства и вспышки давно, казалось, забытых, старомодных страстей.

— Извини, папа, забралась сюда, — лениво разжимая губы, сказала Зоя и, не меняя положения, потянулась к отцу.

— Сиди, сиди! — Дмитрий Ильич поцеловал дочь в прическу. — В твоей комнате ужасно дует. Действительно ласточкино гнездо! Ты чем-то расстроена?