Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
— Есть немножко. Да привыкли, пожил бы еще… У нас живая работа — не заскучаешь, правда, мокрая и шаткая больно. Сам убедился…
— Да это уже точно, — сказал Виктор, — досталось мне у вас, едва живым остался…
— Ну а сейчас-то как? Нормально?
— Вроде бы.
— Ну тогда привет земле, выпей за работяг банку да не забывай про нас: ведь какие мы никакие там, а тоже люди…
Из ходовой рубки Сапегин объявил через оглушительно-хриплый репродуктор, что, по сведениям радиста, через час неподалеку от них будет проходить из Северной Атлантики БМРТ «Декабрист Пестель» и капитан-директор его обещал прихватить с их судна кого нужно.
Услышав это, Виктор почувствовал холодную дрожь: теперь его пребывание на «Меч-рыбе» было ограничено отрезком в один час, и надо было успеть со всеми проститься, что-то сказать.
Сапегина, Северьяна Трифоновича и Аксютина хотелось поблагодарить за приют, за помощь и доброту; Шибанова нужно успокоить, заверить, что все в его жизни уладится и не надо отчаяние глушить вином, да и сам Виктор постарается написать, что квартиры в первую очередь нужно давать рыбакам, потому что жизнь у них тяжелая и рискованная. Коле хотелось пожелать удачи, твердости духа и упорства. А как попрощаться с Геной? Жаль, что не успел подружиться с ним… Сказал бы кое-что и Перчихину, да, видно, тот не хочет разговаривать с ним. Может быть, он тоже уедет на «Декабристе Пестеле»? Тогда будет время поговорить, если тот пожелает. Но независимо от этого о нем надо сказать в репортаже. Прав был Сапегин — очень яркая личность!
А как вот быть с Лаврухиным? Да никак не быть. Может, еще примет его сердце эти холодные темные волны, как давно и безоговорочно приняло их спокойное, прочное сердце Аксютина. А как проститься с Котляковым, что сказать ему? Ну, это ясно что. Только нужно помягче, посдержанней.
Перебрав в памяти всех моряков, Виктор понял всю сложность жизни на судне. Сколько людей, столько характеров — кого ни возьми, к кому ни приглядись — все они разные, непохожие. И самое важное, до чего дошел, домучился, дострадался в этом рейсе Виктор: общность и работа сплачивают, проверяют, высвечивают людей. И если говорить начистоту, раньше он хотел написать свой репортаж так, чтобы он понравился их главному, теперь же он напишет иначе, так, чтобы в первую очередь он понравился ему, Виктору. И пусть материал почему-либо не возьмут у них в журнале, Виктор не пойдет на уступки, потому что на его стороне настоящая жизнь и правда…
Как бы прощаясь с судном, Виктор по трапу влез на полубак, где был брашпиль для подъема и спуска якоря, где лежали в мешках кожи для трала и поблескивал в лучах полярного солнца колокол, где в туманную погоду всегда стоит начеку впередсмотрящий, чтобы не столкнуться с другим судном, не наскочить на скалу.
Поеживаясь от пронизывающего ветра, он посмотрел на Норвежское море, где проходило мощное теплое течение, идущее сюда от Мексиканского залива, этот самый знаменитый Гольфстрим, который растапливает льды и обогревает, дает жизнь, свет и доброту этим суровым северным берегам, морям и людям, живущим возле них. Виктор посмотрел на переливы волн, на высокие пенистые гребни и опять вспомнил своего главного, бывшего торпедиста с «Малютки», и подумал: «А все-таки здесь что-то светится и синеет, не совсем соврала та красивая самодельная песенка военных лет…»
— Товарищ корреспондент, — вдруг услышал Виктор.
Это обращение резануло его своей официальностью. Он обернулся и увидел перед собой Котлякова. У него было натянутое, одеревеневшее и в то же время взволнованное лицо. Похоже, он хотел сказать что-то очень важное. — Можно вас на минутку?
— Слушаю вас. — Виктор не сдвинулся с места.
— Видите, как все неладно получилось, — тяжело, подчеркнуто тяжело вздохнул старпом, — я ведь вас предупреждал: у нас трудный коллектив, и вы себя плохо чувствовали. Вам надо было попроситься на более передовой и удобный в смысле бытовых условий траулер…
— Зачем? Я не для этого приехал сюда. Я увидел у вас все, что хотел.
— Я так и знал! — Старпом не смог скрыть горечи и разочарования. — Я так не хотел этого… Поймите же, условия жизни влияют и формируют характеры… Да, мы взяли порядочно рыбы, но этот скандал, эта возмутительная драка! Она бросает тень на наше судно. Поверьте, это случайно и очень нетипично. Я настоятельно прошу вас не касаться этого в своей статье…
— Случайно? — холодно посмотрел на него Виктор. — Я не считаю, что это случайность.
— Нет, молодой человек, вы не правы… Я десять лет на флоте и не вспомню случая, чтоб дело доходило до рукоприкладства. Это же немыслимо и несовместимо со званием советского моряка…
— Бывают случаи, когда надо не рассуждать, а бить в морду! И чем сильней, тем лучше.
Худое, туго обтянутое кожей, дубленное ветром лицо Котлякова стало необычайно озабоченным. Видно, такого поворота беседы он не ожидал.
— Я с вами, товарищ корреспондент, в корне не согласен. На это есть товарищеский суд, милиция и, наконец, органы правосудия. Если вы об этом случае упомянете, я вынужден буду написать в редакцию опровержение.
— Это ваше дело, пишите… Мне пора.
Виктор быстро пошел к рубке. Из двери ее высунулся Аксютин и закричал:
— Готовьтесь, ваш «Пестель» на горизонте!
Виктор бросился в свою каюту.
— Ну и темп! Надоели мы вам. Не дождетесь, когда избавитесь от всех? — усмехнулся повстречавшийся ему в коридоре Бубликов.
— Помолчал бы ты! — сказал Виктор и покраснел.
Он заставил себя минут пять посидеть в каюте и только потом не спеша, будто даже нехотя, вышел на палубу. К ним медленно приближался громадный, внушительный, в белых надстройках и мачтах корабль — именно корабль, а не какое-то там рыболовецкое суденышко.
Вверху, на рострах, неподалеку от бочки с кислой капустой и помидорами, раздавались крики: матросы там спешно расчехляли шлюпку, готовили весла, проверяли блоки шлюпбалок.
— Кто пойдет на шлюпке? — спросил Сапегин.
— Мы с боцманом, Бубликов и Сергеев, — ответил Лаврухин и стал четко отдавать команды. Завизжали плохо смазанные блоки, и тяжелая большая шлюпка медленно поползла вниз.
Все, кто не спал после вахты или не шкерил рыбу, были здесь, и к борту уже прилаживали штормтрап — два толстых пеньковых каната с деревянными перекладинами-ступеньками.
— Ну всего, москвич, — Сапегин протянул Виктору пухлую руку и облил девичьей — все-таки она была девичья — синевой своих глаз. — Не поминайте лихом, что могли, то показали, а что не могли, то не могли.
— Да что вы. Я очень вам благодарен…
— Не за что… Уж извините, если
