Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко
— Дяденька, дяденька! А это большой мост?
— Большой.
— А откуда вы знаете? Разве вы строили его?
— Строил.
— Правда? — громко вскрикивает мальчик.
— Правда, — шепотом отвечает пассажир и кладет палец на губы. — Только не говори громко. Согласен?
— Согласен! — шепчет Андрейка, радостно сверкая глазенками.
Пассажир вынимает из портфеля еще одно красное яблоко и протягивает мальчику.
— А что вы еще строили, дядя?
— Много чего! Ну там большие дома…
— И наш дом тоже? У самого Днепра?
— Может, и ваш.
— А вы тоже живете у Днепра?
— Нет, я чуть дальше.
— А у вас дома есть молоток и гвозди?
— Еще бы! Что за строитель без молотка и гвоздей.
— А мне мама не позволяет. Говорит, весь паркет испортил… Можно, я к вам в гости приду?
— Отчего ж, приходи с папой. Я тебя познакомлю с маленькой девочкой. Она поменьше тебя, и зовут ее Натой.
— Фи, я не люблю девчонок, они в куклы играют.
Андрейка опасливо оглянулся на маму и ближе наклонился к уху дядьки:
— А без папы можно к вам прийти? А то у меня папы нет…
— А где же он?
— Когда я был маленьким, он разбился на мотоцикле. Это бабушка сказала. А мама всегда сердится, когда я спрашиваю, и говорит, что папа куда-то уехал далеко, навсегда.
— Вон как! — пассажир внимательно смотрит на своего собеседника и улыбается. — Ну, а ты маму слушаешься?
— Слушаюсь!.. Я ее очень люблю, вы не думайте, она хорошая, только все время занята в больнице, целый день на работе, пока не заберет меня из садика. Воспитательница сказала, что моя мама гордая, потому что красивая. А что такое гордая, вы не знаете?
— Не знаю, Андрейка, — ласково улыбается мужчина и гладит мальчика по руке.
— И я не знаю, — вздыхает Андрейка и со смаком надкусывает сочное яблоко.
Дядя какое-то время смотрит в окно, и между бровями у него залегает глубокая морщина. Он приглаживает седые волосы и снова поворачивается к Андрейке:
— А знаешь, Андрейка, у нас с Натой тоже нет мамы. Она тоже уехала куда-то далеко-далеко и больше не приедет…
Андрейка испуганно смотрит на дядю и даже перестает жевать яблоко.
— Нет?
— Угу… — качнул головой дядя.
— Так ведь это очень тяжело — без мамы! — шепчет мальчик.
— Очень!
— А кто же покупает кукол для Наты?
— Приходится мне.
— А мне машины мама покупает…
— Плохи наши дела, Андрейка.
— Плохи, — соглашается мальчик.
— Но мы ведь мужчины, Андрейка?
— Мужчины! — эхом откликается тот.
— Значит, можем что-нибудь придумать, правда ведь?
— Правда! — переступает с ноги на ногу Андрейка, забыв о красном яблоке.
— Ну, так давай условимся: ты приедешь ко мне в гости с мамой, а я приеду к тебе в гости с Натой. Идет?
— Идет… — повторяет Андрейка. — Приезжайте завтра, хорошо?
— Хорошо! Значит — завтра. Только пусть это будет наша тайна. Мы ведь с тобой мужчины и умеем сохранять тайну, верно?
— Верно.
А за окном уже проплывали полные запахов сосновые леса. В автобусе потянуло свежим воздухом, и как бы растворилась в нем дремота. Пассажиры оживленно переговаривались, даже те, кто всю дорогу читал книжки или сладко дремал.
Вот леса расступились, и из-под их зеленых одежд взметнулись в вышину белостенные многоэтажные здания. Город встречал автобус шумными улицами, грохотом грузовиков и трамваев.
Промчался по эстакаде зелено-голубой поезд метро. Мама сказала:
— Нам здесь выходить. Собирайся, Андрейка.
Андрейка схватился и быстро собрал свои игрушки, сунул в карман.
Автобус останавливается. Андрейка с мамой очутились на тротуаре знакомой улицы.
Автобус зарычал мотором, дохнул жарко, покатился по асфальту и через мгновение скрылся. Остались только влажные следы на гладком полотне дороги. Все исчезло, как марево. И пассажиры, и приветливый дядя. Словно и не было вовсе. Только красное яблоко напоминало о поездке. Андрейка вздохнул и со смаком откусил сочный кусок.
СКРИПАЧ
Шуршит ветер сухим бурьяном. Плакучая ива опустила долу свои седеющие косы. Роняет янтарные листья кудрявый клен.
Михайло огляделся по сторонам — отовсюду немо смотрели кресты-могилы. Будто скелеты неведомых существ — высушенные палящим солнцем, обвеянные холодными ветрами, омытые осенними дождями, выбеленные трескучими морозами…
Немой мир кладбища… Вечная обитель беспокойных и равнодушных, сильных и слабых, гордых, злых — и добрых, мечтательных… Порой промелькнет чье-то лицо на выцветшей фотографии. Порой тоскливо отзовется чья-то эпитафия. А больше — просто фамилия и даты жизни. Как в статистической ведомости. Вот, мол, такой-то, родился и умер. Чтобы знали живые, что и они не вечны. Что и они исчезнут бесследно…
Он присел на холмик земли. Наверно, старая могила, забытая уже людьми. Среди сухих стеблей горицвета и горькой полыни Михайло заметил краешек гранитного надгробия. Отгреб сухие листья и прочитал скромную надпись: «Федор Стусь. 1890—1953». Ниже — неумело выбитый контур скрипки. Кто это Стусь?.. Вроде бы что-то знакомое. И скрипка… Конечно! Он вспомнил. Был когда-то такой учитель музыки в их училище. Кажется, Федор Денисович. Впрочем, Михайло не помнит точно…
Его почему-то редко называли по имени. Студенты, по школьной привычке, придумали ему чудное прозвище — «Тыква». Должно быть, за его начисто выбритую голову.
— Тыква идет!..
— Ой, Стусь — не боюсь!..
— Тыква катится!.. — летело по коридорам. А вдогонку слышались взвизги, писк, смех. Его не боялись.
