Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко

Любить не просто

ПОВЕСТИ

НЕ ПОТЕРЯЙ СЕБЯ

I

Окно распахнуто настежь. В истоме протягивает к нему свои запыленные листья старый каштан. Ни дуновения свежести. В кабинете застыл солнечный зной.

Белогривенко вытер лоб сложенным вчетверо платочком, несколько раз провел по отвисшему подбородку. Гляди-ка, откуда он только и взялся?.. Ожирение первой степени. Тьфу… Все-таки надо обратиться к геронтологам. А то вот уже и контроль утратил над своим телом. Ожирение — это еще полбеды, а вот эти бесконечные приемы посетителей — и не заметишь, как глаза сами слипаются, притупляется слух, элементарно засыпаешь!

Он упирается ногами в пол и с грохотом отодвигает кресло от широкого письменного стола. Глаза его на миг прищуриваются. Взгляд удовлетворенно скользит по инкрустированной экзотическими породами дерева и блестящей от полировки поверхности стола, останавливается на выгнутых буковых ножках, напоминающих старинную венскую мебель. Венгерский модерн. Куплено по его заказу. И эта огромная ваза из богемского стекла. И эстампы известных художников. Во всем изысканность, тонкий вкус. Он это знает. И это приносит наслаждение в минуты его душевной усталости.

Белогривенко тяжело поднимается на ноги, ощупывает располневшее туловище. Оно и ничего при его некогда долговязой фигуре, придает руководителю курортного управления определенную респектабельность. Вот если бы не постоянные боли в висках да не эти приступы неожиданной и неуместной сонливости. Особенно в такую жарынь.

Александр Трофимович неторопливо подходит к окну.

Говорил же — не открывать окон с утра, пусть бы задержалась ночная прохлада. Так нет, уборщицы этого не понимают. Что значит городские. В селах люди открывают окна вечером или рано утром, а в дневной зной плотно занавешивают ряднами или закрывают ставнями.

Невольно улыбнулся. Рядна!.. Кто теперь те рядна ткет? Теперь все берут льняные шторы херсонского комбината. И сюда не мешало бы такие.

Александр Трофимович резко закрыл окно. Почувствовал, как сразу поубавился в кабинете уличный шум. Зато из-за двери стали громче слышны разговоры посетителей.

Сколько их еще там? И каждый добивается путевки в санаторий, у каждого свои резоны. Еще бы! Курортный сезон! Будь его воля, он не пустил бы на порог и половины этих посетителей — ожиревшие квадратные дамы, облысевшие с одышкой мужчины. А что, если бы им в руки вилы да грабли да на скирдование сена или соломы?.. Усмехнулся. Ему, видишь ли, геронтологов подавай! А впрочем, и он бы в поле — за милую душу. Еще и показал бы некоторым, что не лыком шит…

Дверь тихо приоткрылась. На пороге нерешительно замерла женщина. Он не любил разглядывать посетителей. Привычно махнул рукой, приглашая: садитесь, мол, слушаю. Потянулся к карандашу, приготовился взять на заметку в свой дневник очередную просьбу.

Женщина молчала. Какое-то мгновение задержала взгляд на вазе, затем быстро осмотрела весь кабинет. Лицо ее как бы ожило, глаза засветились надеждой, в уголках рта шевельнулась улыбка. Однако пауза была слишком затяжной.

Если каждый будет этак рассматривать…

— Что у вас, гражданка?.. — поднял на нее взгляд Белогривенко.

— Орловская!.. Татьяна Андреевна.

— Ага, спасибо. Что у вас, Татьяна Андреевна? — Белогривенко сердито прижал пальцами к переносице очки, внимательно посмотрел на посетительницу, которая с такой уверенностью подчеркивала свое достоинство.

Сквозь прозрачные стекла на нее глядели увеличенные оптикой зеленоватые глаза с карими крапинками, которые то как бы темнели, то светлели от внутреннего нетерпения.

Под этим пристальным взглядом женщина растерялась. Решительно тряхнула короткой стрижкой, набрала в грудь воздуха. Белогривенко скептически выжидал, он отметил, что короткая стрижка красиво подчеркивает высокую шею и округлость плеч посетительницы.

— В какой санаторий имеете намерение?.. Какие недуги изгонять… — хотел сказать «из вашего тела». Но вдруг осекся. Взгляд скользнул по ее ладной фигуре, по моложавому лицу. Ха! Дамочка просто жаждет отдохнуть с максимальными удобствами. Но — это не его дело… — У вас есть заключение медиков?

— Нет-нет… Я по другому делу, Александр Трофимович. — Женщина нервно комкала пальцами белый платочек, окаймленный кружевом. Когда-то давно была такая мода…

Солнечный луч, пробившийся сквозь ветви каштана и толщу оконных стекол, высветил в мягкой волнистой прическе женщины яркое серебряное пятно. Она наклонила голову, будто хотела спрятаться от неприятных слов, которые могли сорваться с уст хозяина изысканного кабинета — об этом красноречиво свидетельствовало его вдруг посуровевшее лицо. Солнечный блик запрыгал по ее шее, щеке, упал на глаз. Но она не зажмурилась. Брызнула на Белогривенко живой теплой просинью.

Что-то неприятное шевельнулось у него в сердце. Что она отмалчивается? Он оперся на стол рукой, все еще прижимавшей очки к переносице. На лице застыла воинственная готовность осудить свою посетительницу за ее медлительность. А может, она готовилась к какому-то важному для себя разговору? Но у него нет времени! И вообще…

Сердито глянул на женщину, снова встретился с ее спокойным изучающим взглядом. Он почему-то не выдержал этого взгляда и опустил веки.

— Александр Трофимович, а вы не узнаете меня? Мы же давние знакомые! Я Татьяна… Самойленко. Соседка ваша бывшая. Возле ветряка, помните, на Шаривке наша хата. Рядом с вашей…

Глаза Белогривенко вдруг напряглись. Татьяна… Самойленко? Татьяна… Она? Возможно, и она… Не узнать. Когда это было! Ну, значит, земляки… Они всегда любят подчеркнуть, что и он когда-то был таким, как они, что и сейчас не так уж далеко ускакал от них. Еще бы…

— Однако вас не узнать… Извините, лишь теперь узнаю. Коза Цацка… Зеленое озеро…