Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
Иван замечает это, отстаёт ещё чуть-чуть от брата, вытаскивает борону и рубит её топором надвое. Одну половину бороны оставляет на старом месте, а другую тащит туда, где поблизости вырублено «И».
Два дня бродили братья по полям, прислушивались к суждению понятых и, наконец, без большого скандала раздел кое-как завершили.
Привезли старосту Прянишникова, угостили водкой, петуха поджарили и узаконили раздел приложением к описи казённой печати.
В деревне дивились миролюбию братьев Чеботарёвых:
— Диво-дивное! Оба неуступчивые, а обошлись без драки!..
IV
Попиха выстроена на один посад. Пятнадцать сереньких, бревенчатых изб окнами к югу, задворьем на север расползлись вдоль дороги.
Стара Попиха. Слепому Пимену за девяносто перевалило; четырёх царей пережил, при пятом живёт, а помнит Пимен с малых лет, как девять раз Попиха горела, снова отстраивалась не лучше, не хуже, не больше и не меньше — всегда пятнадцать изб. В тот год, когда ослеп Пимен, из его окна было видно десять окрестных деревень: Боровиково, Копылово, Кокоурево, Беркаево, Ваганово, Беленицыно, Телицыно, Шилово, Зародово и Никола-Корень.
В давние времена вокруг Попихи стоял лес, а за лесом невидимо прятались названные деревни. Там, где теперь поля и подсеки, раньше, в детские годы Пимена, водились медведи.
Время изменило местность. Леса теперь поблизости вырублены, а медведи кое-где водятся вёрст за двадцать отсюда.
Глубоко корнями в прошлое уходит Попиха, а в ширь не подаётся. Родятся люди, женятся, замуж выходят, умирают, а прибыли в Попихе нет и нет.
Народ живёт не шибко богато. До раздела позажиточней других жили братья Чеботарёвы, а остальные — так себе, через пень колоду, кто чем может: Чеботарёвы братья — хозяйством и сапожным промыслом: Менуховы братья тем же занимаются, да ещё по конным ярмаркам промышляют. Николаха Бёрдов уходит на всю зиму сапожничать в Вологду к богатым хозяйчикам. Вася Сухарь бродит по окрестным деревням и псалтырь над покойниками читает, да ещё умеет чинить валенки и переплетать старые книги. Алёха Турка — сапожник, на хорошем счету у заказчиков, но вино никак ему не даёт встать на ноги. Про Пимена говорить нечего, стар стал, ослеп, никуда из дому не ходит, внучки старика кусочками поддерживают, Афоня Пронин с зятем-приемышем краденое скупают и живут с оглядкой. Николаха Копыто — бобыль безземельный: летом скот пасёт, зимой гнездится кое-где у вдовушек. Миша Петух часто бывает на отхожих заработках. Косарёвы — Фёдор с сыном Пашкой — тоже в деревне почти не живут, весной уходят на баржах с тёсом от кубинских лесопромышленников, а зимой на заводе у Никуличева доски в стопы укладывают.
Об Осокине можно одно лишь сказать, что после усть-кубинской ярмарки он исчез. Были слухи, что он дал обещание попу поступить в монахи и уехал в зырянскую землю, в Усть-Куломский монастырь. Слухи скоро подтвердились. Осокин написал в письме кривой Клавде, что его теперь зовут уже не Николай, а Никодим. Много по этому поводу было разговоров, всех крайне удивляло, как могло случиться, что такой буйный человек мог оказаться в монастыре. Значит, был на душе грешок не маленький…
Бедна Попиха: домики неказистые, лесу своего нет, строить крупные избы не из чего. В верховьях Кубины лесу сколько угодно. Но тот лес мужикам не по карману. В дачах промышленников Никуличева, Рыбкина и Ганичева в верховьях Кубины без умолку раздаётся стук топоров, звон пил. Лес валят и сплавляют к заводам, там пилят и на баржах отправляют в Питер и даже за границу. Деревенскому люду по воле государевой издавна достались пустоши с мелким кустарником да чахлые болота и неудобные поля на старых подсеках.
Бедна Попиха. Стоит она вблизи от извилистой речонки Лебзовки. Водятся в речонке мелкие щурята и пескари. Зато по соседству, в сторону к Кубенскому озеру, где необъятные пожни монастырские, там богаты всякой крупной рыбой пучкаса[2]. Если и случается здесь попихинским мужикам бреднями ловить в тех пучкасах рыбу, то украдкой, как бы на сторожей не нарваться да под суд не попасть.
Бедна Попиха, однако справляет она в году два престольных праздника. Один — на тихвинскую богоматерь, другой — на день Фрола и Лавра. Праздники с водосвятием, с крестным ходом, с пивом, вином и драками. Много вырывают из крестьянских пожитков эти два праздника: попу — от богомолья доход, кабатчику-шинкарю — от вина доход, кулаку-барышнику — от торговли тоже доход, а мужику в праздники немного веселья, а после праздников снова нужда и тяжёлый труд.
В тихвинскую в этом году после обхода полей с водосвятием собрались мужики на лужайке около пруда. Пономарь, беззубый, но голосистый, в выцветшем подряснике, седой и лысый, похожий на Николу-чудотворца, беседовал с мужиками. Он им рассказывал о войне с Японией и почему эта война кончилась не в пользу России.
— Политиканты виноваты: народ мутили, солдат мутили. Опять же вера в бога пошатнулась, и вот нам такое наказание — побил япошка…
Пономарь этот из всего причта не был завистлив, любил поговорить с прихожанами и слыл за большого грамотея. Даже начётчик Вася Сухарь уступал ему в познаниях и никогда не вступал с ним в споры. Слепой Пимен, когда речь шла о чём-нибудь давно минувшем, всегда напрягал свою память и поддакивал пономарю.
— Ваша Попиха в нашем приходе самая родовитая, самая старая средь других деревень, — шамкая, говорит пономарь после того, как обо всём переговорено.
— Наша родовитость небогатая, в старину жили — небо коптили, и теперь то же. А вот вы, батенька, научили бы нас, как из бедности-то вылезти, — спрашивает совета Алексей Турка. — А то ходите, ездите, бога славите, а нам от этого ни тепло, ни холодно. Нищий придёт — подай, поп придёт — подай, старосте — оброк подай. А нашему-то брату, нам-то кто подаст?..
— Вам бог подаст, — скупо отвечает пономарь. — Раньше-то, когда была ваша Попиха монастырская, дородно и сыто жили старики.
— Я что-то не помню такого чуда, чтобы дородно жилось, — возражает Пимен. — Век голытьба. А то, что мы монастырю были принадлежны, это на моей памяти ещё было. Корневские да богословские деревни барину Головину принадлежали, уфтюжские — Межакову, а наши были монастырские.
— Есть об этом бумаги, сам я читывал, — говорит пономарь убеждённо. — В одной грамоте сам царь Алексей Михайлович предписывал на Спасову обитель игумену со братией на ладан, на свечи, на пропитание людей монастырских и на вино — претворять оное в кровь христову — брать с Попихи ежегод хлебом пять четвертей, жита разного по десять четвертей, скота двенадцать телушек. Оную толику
