Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев
Много пришло народу. Салман аж перепугался — в глаза тому-другому заискивающе заглядывает, будто просит: «Извините меня, люди добрые».
Поднялся из-за стола председатель Али. Сердитый. И говорит: «Переходим к вопросу о Салмане. Жалуются на тебя, Салман. Много пьешь, являешься на работу нетрезвым, шатаясь, как хромой ишак».
А Салман ему: «Не шатаюсь я, как хромой ишак».
Тогда Али говорит: «Ну, хорошо, может быть, я неточно сказал... Но ты пьешь?»
А Салман ему: «Нет, не пью».
Ну, тут все, кто в правлении был, зашумели, руками замахали, загалдели, а Аслижан пуще всех разошлась и кричала, что если Салман не способен признаться в том, о чем все знают, ему вообще нельзя доверять.
А Салман ей в глаза глядит и говорит нагло: «Не пью. Разрази меня аллах, не пью со вчерашнего дня. Одним словом, с тех пор... — и к Али поворачивается, — с тех пор, как мы с тобой, председатель, выпили вместе с уполномоченным из района по заготовке яиц. Сам ты мне, председатель, что сказал: «Надо ублажить уполномоченного во имя колхозного дела».
Тут такой шум поднялся!.. Председатель Али весь красный сидит, как спелый помидор. Поднял руку, мол, успокойтесь, и говорит: «Я считаю этот вопрос недостаточно подготовленным. Надо на время отложить его обсуждение. — И к Салману повернулся, сказал тихо, но я впереди всех сидела, расслышала, что он сказал: — Сволочь ты, Салман». И тут же заговорил об уборочной.
А теперь Салман до того распоясался, нет на него никакой управы, и нет никакого прохода от него Аслижан.
Жамилят возмущенно вспыхнула:
— Но ведь это я посоветовала ей написать жалобу.
— Э кыз, и я тоже советовала сходить к председателю. А видишь, как все получилось. Мне с Аслижан вроде бы наука: не жалуйся, а то себе же шишек набьешь.
— Весь этот случай — просто анекдот какой-то! И смех, и горе. Слушай, ведь у вас есть парторг...
— Харун.
— Да, да, Харун, я его хорошо помню. Почему вы к нему не пошли с жалобой?
— К Харуну? С жалобой? — Аминат простодушно рассмеялась. — А может, к самому аллаху надо было пойти? Разве ты не знаешь Харуна?
— Мы вместе учились в Ленинском городке.
— Ничего-то ты не помнишь. Ведь Харун еще мальчишкой бегал за Али, как хвост за лисой. Али говорит ему: «Харун, сделай то-то и то-то!» — и Харун бежит выполнять все, о чем попросит Али. Харун всегда Али в рот заглядывал. А в прошлом году... — Аминат захлебнулась смехом. — В прошлом году... Ты, наверно, не знаешь, у Али развлечение есть — по горам лазить. Ему уж под сорок, а он все, как мальчишка... Пожалуй, в ущелье у нас такой тропы нет, где бы его нога не ступала. Бывает, туда залезет, куда и чертяки-козы не поднимутся. Видимо, удовольствие у него такое — по краям пропастей ходить. Так вот, в прошлом году Али поспорил с Харуном, а может, и не поспорил, а просто так они договорились... не знаю, какой между ними разговор был, только люди видели, как Али полез вверх по ущелью, а Харун — за ним следом. За камни цепляется и лезет, лезет, того и гляди сорвется и оставит нам на заботу мешок костей. Кричат ему снизу: «Вернись! Вернись!» А он никого не слушает, лезет вслед за Али. А когда они вниз спустились, гляжу — на Харуне лица нет, весь аж дрожит. Али же улыбается, похлопывает его по плечу: «Молодец! Настоящий джигит!»
— Да, каким Харун был, таким и остался.
И Жамилят рассмеялась, представив себе картину: стоит довольный собой Али, а рядом с ним бледный Харун с таким выражением на лице, будто только что с того света вернулся.
— Э кыз, нам не до смеху. То ли еще творится!.. Ну, мне пора. Спасибо тебе за чай.
4А днем позже, в среду, и нарушился тот привычный ход жизни, который складывался у Жамилят годами.
Разговор с секретарем обкома Бекболатовым был откровенный и долгий. А после этого разговора весь вечер прошел в раздумьях.
Ночь тоже проходила без сна...
Необходимо было сделать выбор. Немедленно. Потому что уже завтра нужно сказать «да» или «нет». Не так-то просто произнести: «Да, я согласна». Ведь у нее дети, им надо учиться. А как она сможет помочь им, случись что-нибудь? Как поведут они себя одни, без нее, в этой квартире?
Думала, думала, ворочаясь с боку на бок.
Конечно, дети взрослые, и уезжает-то она не за тридевять земель, часто будет навещать, но все же... Дети... А легко ли порвать с устоявшимися привычками и заботами, с городом, где так много друзей, с сослуживцами, с которыми связывают долгие годы работы?..
Вспомнила, что когда вошла в кабинет к Бекболатову, он многозначительно улыбнулся, но через две-три секунды его лицо приняло суровое и строгое выражение.
И вот теперь, когда думала об этой встрече, до мельчайших подробностей перебирала в памяти их разговор.
...Он вышел из-за стола ей навстречу. Худой, подтянутый, спокойный, глаза черные, проницательные. Протянул руку, поздоровался. Подхватил под локоть, повел к столу и усадил в кресло, сам сел напротив. Начал издалека, не нарушая обычая:
— Как ваше здоровье, Жамилят?
— Ничего. — Сперва у нее промелькнула мысль: «Не одобрил мою записку?»
— Как работается?
— Вам, наверное, лучше известно.
— Не забыли ли вы агрономию? — несколько потускнел свет в его глазах; в них появилась едва заметная тревога. А она снова подумала: «Неужели что-нибудь напортачила в своем отчете?»
— То, что учила в молодости, я помню, но сейчас эта наука шагнула далеко вперед.
«Наверное, он не согласен с моими выводами. А если так, пусть уж не затягивает разговор, пусть рубанет напрямик: так-то и так-то!»
Будто угадав ее мысли, секретарь обкома встал, прошелся по кабинету, сел на свое место за стол, по-прежнему не сводя с нее пристального взгляда.
— Жамилят, я очень внимательно прочел вашу докладную. Правильно вы написали. Партия озабочена сложившимся положением в сельском хозяйстве. Об этом и на Пленуме ЦК говорилось, открыто и откровенно. В селах много недостатков и работы непочатый край. Да мне ли вам говорить об этом. — Он взял в руки докладную Жамилят. — Вы сами
