Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев
Сняв в коридоре туфли, Жамилят надела теплые комнатные тапочки.
— Кажется, ужин у вас готов, — сказала она, потянув носом. Пахло жареной картошкой. — Я умираю с голоду.
Зашла в спальню и переоделась в сиреневый, с красными крупными розами халат.
— Мам, тебе звонили, — раздался из кухни голос Ахмата. — Из обкома. В среду утром там надо быть. У Бекболатова.
— У Бекболатова? Вот как...
Ужинали втроем — так издавна повелось: если отсутствует кто-то, за стол не садятся. Она никогда не навязывала этого правила — сама собой пришла такая привычка.
Нажабат рассказывала о своих сокурсниках, о волейбольной команде, в которой участвовала, — скоро будут соревнования на первенство республики.
— Если не первое место, то второе уж — наше. Обеспечено!
Сколько молодого и уверенного задора в дочери! Черноглазая, свежелицая, брови сошлись над переносицей. Говорят, дочери всегда похожи чертами лица на отцов. Но Нажабат, видно, — исключение. Вся в мать. Или просто так кажется? А вот Ахмат — вылитый отец. У него даже и родинка на правом виске.
Жамилят слушала разговор невнимательно. Думала о звонке из обкома. Как там расценили ее докладную? Изредка отрешенно взглядывала на дочь.
— У медичек слабая команда, — рассказывала тем временем Нажабат. — Мы положим их на лопатки в два счета. Обеспечено!
— Послушай, Нажабат, ваш курс едет в совхоз убирать кукурузу? — прервала Жамилят.
— Кто едет, а кто и не едет.
— Как это понять? Ты поедешь?
— Я весь вечер твержу тебе, мама, что у нас соревнования. И почему ты хмуришься? Спорт — разве это плохо?
— Хорошо для тех, кто им занимается.
— Но ведь ты тоже занималась когда-то.
— Да. Но мне это не мешало приносить людям пользу. Реальную пользу. Человек не должен жить только для себя.
— Мам, это банальная истина, — вспыхнула Нажабат. — И не совсем точная. Я думаю, в развитии каждого человека должно быть две фазы. Первая — это когда он живет только для самого себя, вторая — когда он живет для общества. И пока первая не кончилась, не надо насильно заставлять человека... вернее, толкать его во вторую фазу.
— Забавно.
— Ничего смешного. Ахмат тоже так думает.
— Если не секрет, вы с Ахматом сейчас в какой фазе?
— В первой. Готовимся ко второй: закаляем волю, пополняем интеллект, то есть учимся, занимаемся спортом. После института наступит вторая фаза — тогда мы будем отдавать себя людям.
— А в какой фазе был твой отец, когда отдал свою жизнь на фронте? — нахмурилась Жамилят. — Он даже не успел защитить дипломную работу. Выходит, он был в первой фазе. Так?
— Но... мама, я тебя не хотела обидеть. Ведь тогда была война. Сейчас совсем другое время.
— Время трудное. Мы еще не оправились от войны. А что касается твоей философии насчет двух фаз, скажу, пусть хоть это будет и трижды банально: человек никогда не должен жить только для себя. И все эти твои фазы — выдумки нерадивых студентов, чтобы как-то оправдать себя, свою лень, свое желание увильнуть от труда. Ладно, хватит спорить. Идите заниматься, я сама уберу со стола.
После ужина сын снова уселся возле своей радиолы.
— Ахмат, оставь музыку, делай уроки. Уже половина восьмого.
Помыв посуду и убрав со стола, Жамилят навела порядок в коридоре. В квартире всегда было чисто, дети убирали ее сами, к этому Жамилят приучила их с малых лет, но всегда, возвратясь с работы, она бралась за тряпку, чтобы лишний раз помыть кое-где пол или вытереть с мебели пыль. Хотелось показать детям, что и она никогда не устраняется от необходимых семейных обязанностей.
В зале еще горел свет, Ахмат готовил уроки, когда она решила пойти спать. Легла, но сна не было. Снова включила свет и взяла в руки «Крестьянку». Перелистала журнал и отложила в сторону. Из головы не выходил сегодняшний разговор с Нажабат. Дочь, конечно, обиделась. Не нужно было разговаривать с ней так резко: Зачем было упоминать об отце? В прошлом году Нажабат так радовалась, когда их первый курс отправляли в колхоз на уборку кукурузы. Вернулась разочарованная. «Мам, мы так старались... Но, мам, почему так? Мы на поле работаем, кукурузу ломаем, а колхозники... они на своих участках трудятся, на базар всякую всячину везут, на полях редкий раз их увидишь. Обидно ведь. Мы им помогаем, а они на нас — ноль внимания. Почему?..»
Достала из тумбочки блокнот в красном коленкоровом переплете — этой книжице она всегда поверяла все свои сокровенные думы. Перечитала страницы. Вот и последние записи:
«Иногда кажется, будто я слаба и беззащитна. Я испытываю такое чувство, когда остаюсь одна, под вечер. Лежу, не сплю — и вдруг кажется, я словно песчинка, затерянная в пустыне, среди сотен тысяч таких же одиноких песчинок. Безмолвны они, безучастны к горестям твоим и радостям. И, чтобы скинуть хандру, спешу заняться какой-нибудь работой: начинаю штопать детям белье, стираю, глажу или беру в руки эту книжечку и пишу о самых своих заветных думах. Все это помогает вновь обрести душевное равновесие. Надо быть сильной, иначе будет с тобой как в русской пословице: «загорюй, затоскуй — курица обидит...»
«С тяжелым сердцем вернулась из Большой Поляны. Жаль, очень жаль, что дела такого большого и богатого до войны колхоза пришли в полное расстройство, и думаю, почему так случилось. Во многом, безусловно, виноват председатель. Али никому не доверяет, даже гвозди со склада, говорят, сам выдает. А вся эта история с хичином? Очень невеселое было лицо у отца, когда рассказывал: Да, грустная история. И это все несмотря на большие дотации государства колхозам. Бери, делай, придумывай, оправдывай затраченные на тебя деньги. Нет инициативы у Али! С одной стороны, я узнаю в председателе прежнего Али, а с другой стороны... Как так можно выкручиваться от ответственности за хозяйство веселым и очень неостроумным смешком? А этот его тон, которым он разговаривает с людьми; иной раз не говорит, а будто шашкой рубит сплеча. Забывает, что он среди женщин, подростков да стариков, которым необходимо доброе, ободряющее слово. Люди послушали, послушали крикуна, да и отвернулись. Может, и пьет он потому, что дела у него не клеятся. Завтра утром надо написать отчет о командировке в Большую Поляну. Али обязательно будет взбучка. Конечно, обидится. С
