Иван Зорин - Зачем жить, если завтра умирать (сборник)
Лангоф продолжал бесцельно бродить по Петербургу, пока однажды не подумал, что Данила не мог далеко уйти от места, где он его оставил. Тогда он завернул на Васильевский и как-то днём заглянул к Неверову-младшему.
– А говорили, больше не увидимся, – с усмешкой встретил тот. – Никогда не говорите никогда. Ищете слугу?
– А вы знаете, где он?
– Это зависит от вас.
Лангоф выложил на стол две красненьких.
– Он живёт у проститутки напротив того дома, где вы играли. Мы обедаем в одном трактире. – Неверов-младший бросил взгляд на часы. – Показать?
Шли празднования трёхсотлетия дома Романовых, и по этому случаю в трактире повесили огромный портрет царствующего государя. Меж столиков сновали половые, мещане громко переговаривались, отчего стоял ровный гул. Сидя в углу, Чернориз макал корку в кислые щи, то и дело косясь, косясь на золочёную раму, холёное лицо императора с аккуратно постриженной бородкой, смотрел на его холодные серые глаза, из которых, чудилось ему, сочится кровь.
– Вон ваш пропащий, – указал Неверов-младший. – С губастой женщиной. Но, может, сначала перекусим?
Когда появился Лангоф, Данила не удивился. Он лишь привстал, кивнув в ответ. Перехватив его взгляд, женщина с тревогой посмотрела на барона. Лангоф отвернулся, подыскивая место, но Неверов-младший жестом пригласил его за столик под портретом императора. А когда сели, поморщился:
– Знаете, а монархия заставляет прожить ребёнком.
– Почему? – рассеянно спросил Лангоф, радуясь, что нашёл, наконец, Данилу.
– Ну как же, судьба вручается царю-батюшке, на которого возлагается вся ответственность. К чёрту государство! Будь ему послушным, как отцу! Один Бог на небе, один царь на земле.
– Вы, что же, республиканец?
Неверов-младший пропустил мимо.
– А замечали, с каким упоением наши чиновники называют себя государевыми людьми? Не государственными, а именно государевыми. Будто опричники.
– Так ваш дед ещё рабство застал, что вы хотите. Будем есть?
Но Неверов-младший неожиданно завёлся.
– Были бы ещё преданными, а то ведь льстецы, лицемеры, пройдохи. Знаете, как у турок проверяли на верность?
– Нет.
– Подводят янычара: «Готов умереть за султана?» – «Готов». – «По одному его слову?» – «Да». – «Тогда умри, именем Аллаха!» И дают чашу с ядом. Можно отказаться и с позором пойти в козопасы. Но янычар пьёт и падает замертво. Подводят следующего, задают те же вопросы. А ему каково? На его глазах только что товарищ умер. Вот если рука у него не дрогнет, значит, в преданности его можно не сомневаться. Тогда, не дав пригубить, чашу из рук выбивают и говорят: «Ступай в гвардию!»
– А первого за что убили?
– Так тот актёром был, ему приказали смерть разыграть.
– Сами придумали?
– Сам. Но сколько после такой проверки у нашего императора в свите останется?
Лангоф пожал плечами и, кликнув полового, заказал рыбу.
– Здесь расстегаи хороши, рекомендую. – Заткнув за воротник салфетку, Неверов-младший снова задрал голову к императорскому портрету: – И как вам празднества? Кому нужна вся эта помпа?
– Это наша история.
– Бросьте, барон, нет никакой истории. Прошлое у каждого своё, и его таскают, как улитки свой дом.
Лангоф неожиданно рассердился.
– Прежде чем рассуждать, выучились бы. Вы на каком курсе застряли?
Неверов-младший отложил вилку.
– Опять вы за старое… Я из университета уже вынес всё, что нужно.
– И что же?
– Не быть как все и жить настоящим. Так что вам не удастся испортить мне аппетит.
Лангоф так же неожиданно перестал злиться.
– Правильно отец называл вас бездельником. Работать не хотите.
– Ах, вон оно как! «Работай, работай, работай, ты будешь с уродским горбом, за долгой и честной работой, за долгим и честным трудом»?
– Не люблю декадентов.
Лангоф положил в рот кусок сёмги и стал тщательно жевать.
– Скоро провозгласят, что нет ничего прекраснее равностороннего треугольника, и будут ему восторженно аплодировать.
Лангоф уткнулся в тарелку.
– Предпочитаете классику? – Вынув салфетку, Неверов-младший ковырял зубочисткой. – А чем она лучше? Это то, что читали раньше. И всего-то! Со временем и декаденты станут классикой.
– В том-то и ужас, – сказал Лангоф, не поднимая глаз. Он хотел что-то добавить, но неожиданно перед ним вырос Чернориз.
– Что тебе?
Вместо ответа Данила взял его под локоть и, как тогда в квартире с рулеткой, потащил к выходу. И как тогда, Лангоф подчинился.
– Вы так неожиданно покидаете нас, – насмешливо закричал вдогон Неверов-младший. – Прощайте!
Расталкивая половых, Данила протискивался к выходу, за ним, виляя между столиками, шёл Лангоф. В дверях раздавшийся за спиной грохот заставил его оглянуться. Тяжёлый портрет императора рухнул, раскроив череп Неверову-младшему. Начался переполох, а когда Лангоф выходил на улицу, его сопровождал вопль губастой проститутки. Он был таким пронзительным, что дремавший на облучке ямщик вздрогнул. «Рассохшаяся стена? Плохо вбитый гвоздь? – вернувшись в номер, думал потрясённый Лангоф. – А какая разница? Нет никакой разницы…»
На кладбище лил дождь, и к лопатам могильщиков липли комья глинозёма. Несколько знавших Неверова-младшего жались под зонтиками. У приехавшего на похороны Неверова текли слёзы, которые смывал дождь. Разошлись молча, не дожидаясь, пока забросают могилу.
Неверов, как и Лангоф, остановился в «Англетере».
– Вы не спите? – спустился он в номер барона с блестевшими от бессонницы глазами. – Я у вас посижу?
Поднявшись с постели, Лангоф быстро оделся.
– Бедный мальчик, – всхлипнул Неверов, доставая из кармана сложенный вчетверо лист: – Вот, что я нашёл.
– Стихи? – развернул листок Лангоф. И прочитал вслух:
Кем я только не был!Плевком на бордюре,Нотой фальшивой в чужой увертюре,Волком, скулившим в лесу под луной,Главою на плахе, главою больной,Газетой, погубленной завтрашним веком,Я был кем угодно, но не человеком.
Лангоф поднял глаза:
– Не корите себя, эти стихи – эпитафия каждому.
Неверов вздохнул.
– Возможно. Но как я был слеп! А несчастный случай? – Он на мгновенье смолк, точно ожидая ответа от Лангофа, потом снова вздохнул: – Впрочем, я давно ждал чего-то подобного. Какая трагедия! Но, боже, как это нелепо!
– Нелепо, – задумчиво повторил Лангоф. – Это был портрет императора. Знаете, ваш сын был республиканцем и не терпел самодержавия.
К стеклу липла жёлтая луна. На улице надрывался пьяный:
– Эх, Россия!Жить в тебе не мило.Скольких ты обидела.А скольких погубила!
– Заткнись! – высунулся из окна Лангоф.
Задрав голову, пьяный погрозил ему кулаком, продолжая горланить.
– И что за народ! Они же глотки друг другу перегрызут! Нет, волю давать нельзя, пусть так и останутся рабами.
Закрыв раму, Лангоф сел на подоконник.
– А знаете, Неверов, люди представляются мне скользкими, намазанными маслом шариками, из которых, что ни строй, всё равно рассыплется, а пирамиду из них скрепляет только сила.
Неверов рассеянно кивнул.
Лангоф уставился в точку за его спиной.
– Сейчас неграмотный ванька всё принимает от бога и царя, с которых нет спроса. А станет бунтовать – есть розги да капитан-исправник. А если все газеты читать будут? Вопросы задавать? Тогда всё на одном вранье держаться должно. Будет множество новостей, сплетен, кривых зеркал, и люди станут крутить головами, не зная, где правда. А холуйство и чванство никуда не денутся, сейчас явные, будут скрытые, но это природа человеческая. И свободы человек не хочет, кричит только, а сам её боится, свободы-то. Нет, дорогой мой Неверов, зря надеетесь, у стада всегда найдутся пастухи, разве кнут сменят на дудочку. Тогда раб не будет чувствовать, что он раб, как стол не чувствует, что он стол, а таракан, что он таракан. Вот и вся грядущая справедливость.
– И как вы живёте с такими мыслями? – скривился Неверов. – Кстати, цыганка ваша бывшая недавно третьего родила. – Он был рад переменить тему. – Они со своим инвалидом трактир открыли. А поёт она замечательно.
Лангоф холодно усмехнулся. При упоминании о Маре в нём на мгновенье шевельнулось давно забытое, уколола ревность, но он справился с собой. С годами он всё больше походил на Чернориза, для которого не существовало прошлого.
– А я совсем бесчувственный! – ударил вдруг кулаком о подлокотник Неверов. – Сын погиб, а говорю бог знает о чём.
Лангоф спрыгнул с подоконника.
– А разве обязательно руки заламывать? Мы же не женщины.
– Это конечно. – Неверов двумя пальцами извлек из кармана флягу. – Выпьем?
– Выпьем.
Неверов разлил по рюмкам.
– Кстати, как ваш дворецкий?
Лангоф замялся.
– Живёт неподалеку.
Данила Чернориз по-прежнему жил у толстогубой проститутки. Её звали Василина. Она была сострадательна от природы, как бывает иногда среди женщин из простонародья, и её поразило, что Чернориз был девственником. Она видела перед собой крепко сбитого деревенского парня, напоминавшего ей деревенских, которых она оставила много лет назад, от него, казалось, ещё пахло соломой и размокшей землей, а Данила видел, что она родит ему ребёнка, и он передаст дальше палочку в эстафете жизни, бесконечном забеге, смысла которого никто не знает, и в котором все держатся за свои несчастья.
