Маша Трауб - Соня и Александра
– Я храплю?
Соня в ужасе замерла. Но этот взгляд Владимир уже знал. Соня его использовала во всех случаях, когда нужно было испугаться, сильно удивиться или так же сильно обидеться. Точно так же она реагировала на его замечания по поводу правильного складывания вещей на полке.
– Да, ты храпишь, – подтвердил Владимир.
Образ Сони, лежащей на диване со слегка приоткрытым ртом, выдувающей рулады, тут же встал перед его глазами. И эта Соня, сидящая напротив, красивая, до неприличия красивая, превратилась в ту Соню – храпящую, искреннюю, уставшую, голодную, пьяную, не пойми зачем оказавшуюся рядом с ним.
Владимир рассматривал складки балдахина, думая о том, что знает о Соне и что его связывает с женщиной, ради которой он лишил себя спокойной, размеренной жизни с Александрой, подходившей ему во всем. До такой степени, что Владимир иногда думал, что живет с самим собой, только в женском обличии. Нет, неправильно – Александра была такой, как ему нужно, как ему хотелось. И он знал, как его жизнь с ней сложится дальше. Поминутно. И вдруг появилась Соня – женщина, с которой невозможно было ни разговаривать, ни жить. С которой не знаешь, что произойдет в следующий момент. С которой он каждый день оказывался на серпантине.
Надо признать, что Соня не была уж совсем дурочкой. Да, она не блистала умом, но судьба и природа, наградившие ее красотой и обделившие мозгами, дали ей в виде бонуса легкость, непоколебимый оптимизм и счастливую судьбу. Она могла и пальцем не пошевелить, а звезды складывались удачно – помимо ее воли. Иначе как объяснить тот факт, что Соня, мечтавшая стать актрисой, провалилась, поступая в театральное училище, но сумела окончить институт по маловнятной специальности и получить работу секретаря в крупной компании. С точки зрения Владимира, Соня не то что секретарем, уборщицей бы не могла работать. Но нет: и работа была, и деньги, и без интима.
Соня относилась к счастливой безвозрастной породе женщин, которые в тридцать выглядят на двадцать три, в тридцать семь – на тридцать, а в сорок – все равно на тридцать, но уже только со спины. В пятьдесят им опять двадцать три, опять же если смотреть со спины, а если с лица – то непонятно. У них появляются морщины, что можно отнести на счет излишнего увлечения ультрафиолетом, но взгляд остается детским – в нем нет ни мудрости, ни опыта, ни грусти, ничего. Такие вечно детские глазенки, в которых можно прочитать все, о чем она думает и что чувствует. Вот сейчас немного подумает и рассердится, а уже в следующий момент расплачется. Но если она радовалась, то глаза светились таким неподдельным восторгом, который уже даже пятилетние дети растеряли.
Когда они только начали встречаться, Владимир подолгу разглядывал ее лицо, пытаясь определить, что именно его так привлекает и одновременно отталкивает. Он пришел к выводу, что все дело было в симметрии, которая не свойственна человеческим лицам, но была характерна для Сониного.
Та девочка из детского сада, Кристина… У нее была любимая кукла. Она приходила с ней в садик и всюду таскала за собой. Без куклы Кристина не могла провести ни минуты, что омрачало жизнь маленького Володи, который очень любил Кристину и так же сильно не любил ее куклу. Володе казалось, что кукла, сидевшая на стульчике рядом со своей хозяйкой, следит за ним взглядом. И куда бы он ни двинулся, вправо, влево, увернуться от стеклянных всевидящих глаз куклы было невозможно. Он проводил эксперименты, прятался под столом, отбегал, но кукла следила за ним, он это точно знал. Он не раз тайком отрывал кукле руки, ноги и голову, а воспитательница под плач Кристины возвращала на место части тела. Соня напоминала ему одновременно и Кристину, и ее куклу.
Соня отличалась от Александры, да и от других женщин, которых знал Владимир, натурой – смешливой, легкой, быстрой. Она не могла подолгу страдать, не была злопамятной и завистливой. Она была доброй, участливой, открытой и совершенно беззащитной. Когда возникали трудности, она сверкала очаровательными ямочками на щеках, которые и покоряли в первый момент, и раздражали потом. Она могла заплакать, но слезы были тоже кукольные, ненастоящие, пропитанные хлоркой, как вода из крана, которую можно открыть и закрыть. Слезы были такие же бутилированные, как лед, стаявший со склонов Альп и упакованный в пластик.
Для полноты картины Соне, конечно же, следовало быть сиротой, или девушкой со сложной судьбой, или из глубинки. Но Соня была москвичкой при живых родителях, пусть и разведенных к взаимной радости. Отец давно жил в другой семье, до которой Соне не было никакого дела. Мать, от которой Соне достались ямочки, тоже пребывала в счастливом браке, то ли четвертом, то ли пятом по счету. Еще у Сони была бабуля, которая любила позвонить любимой внучке и начать описывать имущество, которое достанется ей в скором будущем. Бабуля считала, что внучку очень поддержит мысль о скором наследстве. Впрочем, бабуля умирать не собиралась: делала по утрам гимнастику, соблюдала режим, совершала оздоровительные прогулки и ответственно «выхаживала» годовую медицинскую страховку в хорошей клинике.
Вот, собственно, и все, что знал Владимир о Соне. О прошлом они оба не сговариваясь молчали. Владимир не собирался посвящать ее в свои отношения с Александрой, да и узнавать о Сониных победах ему не очень-то хотелось.
Ее мелкие проявления чуткости и заботы Владимира трогали. Он знал за собой недостаток – говорил очень тихо. И Соня кивала и сразу соглашалась, когда не могла расслышать то, что он сказал. Владимир это точно знал – проводил эксперимент, такой же дурацкий и детский, как с куклой Кристины в детском саду. Бурчал под нос чушь и знал, что Соня улыбнется и скажет: «Да, конечно». Она даже предпринимала попытки приготовить ему завтрак, не сразу, но сообразив, что он сам делает бутерброд и совсем не нужно смешивать ингредиенты, пытаясь намазать на хлеб масло и прикрыть все колбасой. Соня ставила на стол масленку, варила яйцо, резала хлеб. Однажды даже сварила ему овсянку. Владимир попросил ее больше этого не делать. За своим питанием он следил сам, разобравшись с мультиваркой. Да, ему не хватало Александры, которая собирала ему в пластиковый контейнер ланч и колдовала над паровыми котлетами. Но Владимир мог поесть и в кафе рядом с домом, где стал постоянным клиентом. Там даже суп подавали именно той температуры, которую он предпочитал.
И если вопрос питания он решил быстро, то с собой договориться не получалось. Зачем он жил с женщиной с прекрасной фигурой, не менее прекрасными ямочками на щеках, волосами, руками, глазами, ресницами, всем, что только может быть прекрасным, которая не давала ему ничего? Ни тепла, ни света, ни искренности, ни любви. Он жил с куклой, которая следила за ним взглядом, куда бы он ни отошел. Куклой с пластмассовыми руками, отлитым по форме идеальным телом, стеклянными глазами идеальной формы, сверкающими синим цветом, которого не бывает в природе, и пустыми, полыми внутренностями, которые он хотел заполнить, но не знал чем и, главное, зачем. Может, в этой полости и заключалось ее и его счастье?
– Я хочу искупаться перед ужином, – сказал Владимир, решительно выбираясь из-под полотнищ ткани и из собственных мыслей.
– Но я уже помыла голову и кремом намазалась! – воскликнула Соня.
– Я один схожу.
Владимир быстро надел плавательные шорты, взял полотенце и с облегчением вышел из дома. Именно с облегчением. Поначалу ему нравилось смотреть, как Соня «рисует» лицо, мажется кремом, одевается, рассматривает себя придирчиво в зеркале. Но теперь этот процесс вызывал у него даже не раздражение, а отторжение. Смытая Соня прорисовывалась, превращаясь в красивую женщину, рядом с которой он чувствовал себя некомфортно и которой не соответствовал. Он не мог представить Соню беременной, кормящей, в песке из детской песочницы. Он не имел над ней власти. Даже материальной, что выводило его из себя. Соня зарабатывала, он не знал точно, сколько именно, но она ни разу не попросила у него денег. Все, что ей было необходимо, она могла купить сама. При этом была искренне равнодушна к деньгам, драгоценностям и вещам, что совершенно не укладывалось у Владимира в голове. Если были деньги, она их тратила. Если не было, не тратила. Ей не нужны были бриллианты и шубы. Владимиру не приходилось выпрыгивать из штанов, чтобы удовлетворить потребности подруги. Он ведь ее даже не завоевывал. Встретились пару раз и начали жить вместе. Без притирок, договоренностей, условий и требований.
Почему Соня, а не Александра? Владимир не знал. Искал ответ и не находил. В Александре было все, что ему нравилось, – и сдержанность, и терпение, и умеренная, не бросающаяся в глаза красота. Про таких женщин не говорят «красивая», скорее «милая», «приятная», «по-своему очаровательная». Они подходили друг другу. Да и мозги у Александры были. Но он ее бросил, так и не женившись. Устал быть виноватым, что не желает семьи, детей и зарегистрированного брака. Нет, Александра ничего не требовала, но Владимир устал сам от себя. Он знал, что она ждет, знал, что готова ждать еще, не будет давить. И от этого страдал еще больше, чувствуя себя подлецом. Может, если бы она надавила, поставила перед выбором, попросила, забеременела, использовала бы любые женские способы, чтобы довести его до загса, было бы проще? Он бы согласился, чтобы жить спокойно дальше, без чувства вины, которое росло с каждым днем. Но она не попросила.
