Алексей Сухаренко - Блокада. Запах смерти
– Не запомнил я, виноват. Вроде Форфоров… – поник головой парень.
– А имя?
– Имя точно не помню, – совсем расстроился сержант. – Меня теперь уволят?
– А где работает? – проигнорировав его вопрос, продолжал Петраков.
– Инвалид он, фронтовик. – На милиционера было просто жалко смотреть.
– Ты его на рынке раньше видел?
– Нет. Может, кто его запомнил, перепачканного говном, без шинели… Поспрашивать людей в округе? – предложил милиционер, пытаясь хоть чем-то загладить свою оплошность.
– Если бы собак не съели, можно было бы его по запаху найти, – с сарказмом ответил ему Солудев.
Сержанта отпустили.
– Ты, Вить, сориентируй своих, пусть попытаются узнать, кто на рынке собачатиной промышляет, – попросил майор. – Глянь, на цепочку и выйдем.– До этого ли нам сейчас? – возразил ему Солудев.
– Сдается мне, такие дела без главных авторитетов на поток не ставят, – не согласился с ним майор. – И уж по любому те, кто на рынке с этим завязан, знают Деда и его банду.
– Может, ты и прав, – кивнул капитан.
– Да заодно пусть твои люди и слушок пустят про побег двух арестантов, – добавил Петраков.
– Само собой разумеется, – откликнулся капитан.
– Вот и займись, А я займусь попом, – вспомнил про отца Амвросия Петраков. – Надо его выпустить.
– Он сегодня утром уже выпущен, я проконтролировал, – улыбнулся Солудев. – Так что можешь отдохнуть сегодня, побыть с семьей.
– Спасибо, Вить, – признательно пожал руку другу майор. – Ты, наверное, прав, поеду домой. Надо отвезти сухой паек на дни, пока меня не будет.
Солудев ушел, а Петраков вспомнил о пропавшей сестре, о которой до сих пор не было никакой информации. «Она работала в банях и украла мыло для обмена на продукты. Надо бы проверить… искал хоть какую-нибудь зацепку оперативник. – Ведь, может быть, это как раз и послужило причиной ее исчезновения».
Понимая, что потом у него не будет для этого времени, он переоделся и поехал в бани. Директора на месте не оказалось, и Алексей остановился в холодном коридоре, раздумывая, как ему быть дальше. Тут появилась сотрудница бань, молодая, но очень худая, словно чахоточная, женщина, укутанная в сто одежек, и строго поинтересовалась у подозрительного, обритого наголо мужчины, кого он ищет.
– А вы кто? – представился Петраков, показывая служебное удостоверение.
– Банщица. А сейчас временно заменяю кастеляншу, – представилась в свою очередь женщина. – Светланой меня зовут.
– Я занимаюсь розыском вашей пропавшей работницы, – пояснил майор.
– Какой, завхоза или кастелянши? – уточнила женщина.
– А что, у вас пропало два работника? – удивился Петраков.
– Да, сначала Тамара, а за ней Мария, – подтвердила Светлана. – Между прочим, они дружбу хороводили.
– И что же связывало их?
– В банном блоке на спецобслуживании прихарчевывались, – зло произнесла Светлана. – Ходили к ним из горисполкома и тыловики, одним словом, богатые клиенты.
– А вы откуда знаете? – подивился ее осведомленности Петраков.
– Да уж знаю, – недовольно буркнула женщина. – Сама хотела подхарчиться, да Кроль взяла Марию. Может, и к лучшему, а то бы и не говорила я сейчас с вами.
– Вы знаете, где жила заведующая? – спросил Петраков, радуясь, что ему, кажется, удалось найти хоть какую-то зацепку.
– Пойдемте в каптерку, у меня в записной книжке есть ее адрес…
Но квартира Кроль оказалось не коммунальной, и на настойчивый стук майора никто не отозвался. «Ладно, вернусь к этому после операции», – резонно подумал Алексей, отправляясь домой.
После ареста отца Амвросия жизнь обитателей церковного флигеля становилась все тяжелей. Через несколько дней приехали люди в милицейской форме и заколотили досками вход в церквушку, зачем-то еще опечатав ее бумажными полосками. Бабе Фросе вручили под роспись постановление о закрытии культового здания и назначили ее ответственной за сохранность печатей. Николка ничего не понимал в происходящем, все пытаясь выяснить, когда вернется отец Амвросий, но его никто из милиционеров всерьез не воспринимал, словно его и не было вообще. После их отъезда парень хотел содрать белые полоски с синими оттисками печатей, но был остановлен перепуганной бабушкой. Тогда Николка, не желая возвращаться во флигель, пошел по трамвайным путям в город.
Мороз был под тридцать градусов, все деревья и стены зданий покрылись толстым слоем инея, провода выглядели как толстые бельевые веревки. К полудню, после бесцельного шатания по улицам замерзшего города и совсем замерзнув, молодой человек оказался у здания райвоенкомата и, желая отогреться, зашел внутрь. Дежурный направил его во врачебный кабинет, полагая, что он пришел для переосвидетельствования. Николка оказался перед пожилым мужчиной в белом халате, надетом поверх телогрейки. Привыкший к врачебным осмотрам, послушно разделся.
– Вполне здоровы, – с удивлением изрек врач. – Как ваша фамилия?
– Завидов Николай, – ответил парень, натягивая на озябшее тело одежду.
– Возраст?
– Двадцать два, наверное, – неуверенно ответил парень.
– Жалобы какие-нибудь есть? – поинтересовался врач.
– Церковку закрыли, – грустно сообщил Николка.
– И только? – усмехнулся доктор.
Он взял листок, который служил медицинской картой призывника, и размашисто написал: годен к строевой службе. Потом попросил молодого человека подождать, а сам прошел к помощнику начальника военкомата.
– Еще один совершенно здоровый физически выискался.
– Где же он отсиживался? – ухмыльнулся офицер. – Наверное, есть стало нечего, вот и явился.
Работник призывной комиссии не один раз сталкивался с подобным. Он вызвал патруль и приказал отвести парня, явно скрывавшегося от мобилизации, на гауптвахту, поскольку его действия в период военного времени должен был рассматривать суд, который зачастую заменял многолетний срок на возможность загладить свою вину перед Родиной на фронте. Николка не протестовал и не возмущался, когда его под конвоем поместили в камеру.
Заметив отсутствие внука, бабушка обежала всю деревню. Но тщетно. Вернувшись во флигель, она упала на колени перед святыми образами, прося о помощи. Словно услышав ее молитвы, как по волшебству, дверь флигелька отворилась. Баба Фрося, думая, что вернулся Николка, бросилась навстречу – и замерла от смешанного чувства. На пороге, осеняя себя крестным знамением, стоял изможденный отец Амвросий, вернувшийся из-под ареста.
– Что с тобой, Ефросинья? – не укрылось от священника выражение ее лица.
– Николка пропал, – рассказала старая женщина о событиях сегодняшнего дня.
– Не расстраивайся, – стал успокаивать старую женщину свя-щенник, на самом деле сильно озадаченный и обеспокоенный случившимся.
– Николка исчез, церковь закрыли… – продолжала убиваться та.
– Общиной будем молиться здесь, во флигеле, – решительно заявил священник.
– А если в органах прознают? – ужаснулась баба Фрося. – Казнят же, ироды.
– Все в руках Божьих, – непреклонно заявил отец Амвросий.
Когда стемнело, священник попросил:
– Помоги мне, Ефросинья, посмотри, чтобы чужие возле церкви не появились, пока я врата открывать буду. Надо утварь вынести и образа самые ценные.
Старушка вышла за ограду, а отец Амвросий стал вытаскивать гвозди и отдирать доски. Спустя полчаса он перенес во флигель все необходимые вещи и установил доски на место. Потом позвал Ефросинью. Не услышав отклика, пошел вдоль церковной ограды и в темноте чуть не споткнулся о тело бабы Фроси.
– Ты что? Тебе плохо? – подхватил ее на руки отец Амвросий и поспешил во флигель, ругая себя за то, что вытащил старую женщину на мороз.
Положив женщину поближе к печке, он зажег керосинку и поднес к ее лицу.
– Николка… – еле слышно произнесла Ефросинья, чуть вздрогнув от пробежавшей судороги, и испустила дух.
Священник долго сидел, всматриваясь в лицо дорогой ему женщины, словно ожидая, что она проявит признаки жизни, но потом, опомнившись, повернулся к образам и стал читать молитву. Читал долго, пока от усталости не потерял сознание. Придя в себя, поискал на печке что-нибудь из съестного и увидел отваренную картофелину, которую наверняка оставила для внука покойная, сама отказавшись от самого необходимого для поддержания жизненных сил. Заплакав, отец Амвросий стал есть картошку, а потом опять принялся за молитву. Заснул он только под утро. Точнее, упал на пол и уснул, будто в новом обмороке.Христофорову этой ночью плохо спалось. Он уже второй день не выходил на улицу, даже за водой, хотя ужасное состояние, в котором он находился после того, как совершил побег через выгребную яму, требовало хорошей помывки. Вернувшись тогда домой, он сжег выпачканную одежду в печке, обтерся остатками воды и подушился одеколоном. Но этого ему показалось мало. Чтобы окончательно избавиться от зловония, Бронислав Петрович не пожалел неприкосновенный запас керосина, обмазался им с головы до ног и наконец успокоился. Поскольку в связи с антисанитарией у многих ленинградцев заводились насекомые, с которыми боролись именно керосином, этот запах на улицах города уже перестал привлекать внимание. Однако затем на Христофорова накатила вторая волна страха – из-за недавней встречи с милицией. Он понимал, что если установят, из чего были сделаны пельмени, лежавшие в вещмешке, его будут разыскивать, а если сержант запомнил паспортные данные, то скоро в квартиру могут нагрянуть. Спрятаться он мог только в банде, но боялся туда идти, не зная, как отреагирует Нецецкий на его рассказ, а самое главное – на потерю продуктов. И ведь Дед в любом случае пошлет его за новой жертвой, отчего сразу увеличится опасность быть пойманным. Поэтому Бронислав решил затаиться и с замиранием сердца прислушивался к каждому шороху в подъезде.
