Анна Мартынчик - Время другое
– Вся жизнь как скомканный блин!
– …
– Исковеркала!
– …
– А теперь эта исповедь старческая!
– …
– Исповедь… Знает, чертовка… – Енуф набрал в лёгкие воздуха столько, сколько могло вместиться в минуту отчаяния. Выдох… Собрался с мыслями:
– Наливай, дорогой, – и я поехал! Без чемоданов – ждёт ведь!
– ?
Путь
Жизнь – изобилия вереница,Нет ни начала ей, ни конца…Нужно однажды в живых явиться!..Матерь восславить, почтить отца…
Помня о целости пуповины,К будням мирским приучая дух,Нужно в младенчестве быть наивным,Сущую правду глаголить вслух!
Нужно созреть и крепчать с годами,Новым вином в молодых мехах.И, прирастая к земле корнями,Важно любовью цвести в веках!
Тот, кто исполнит благую волю,Не устрашится дурных вестей,И оплетутся у ног лозоюДети… и дети его детей…
Нужно потомков беречь и холить,Времени хода не обернуть.Ценно почувствовать и припомнить,Как и с чего начинали путь…
В недрах морщин притаится юность,Жизнь возлюбивший – душой юнец!Нужно прозреть на земную мудрость,Блеск седины мудрецу – венец!
Так, богатея от года к году,Примется истина без прикрас.Праведный путь приведет к исходуДетьми… и старцами в тот же час…
На повороте
Что может произойти на повороте?.. Поворот… он такой: шух – и позади? Чушь!
А вообще, я говорю не о каком-то там повороте, а скорее о предпоследней «завитушке» большого улиткообразного поворота. Да! Впереди, значит, особенное дерево на краю ничем не засеянного поля, а сам поворот лежит, если так можно выразиться, «конечностями» на железнодорожном переезде. Вот оно! Есть время задержаться на повороте: ждешь, пока приблизится поезд, ждешь, пока он «тутух-тутух», и только потом можешь хоть на все четыре стороны.
Поезда и электрички… там… внутри их целый мир! Мы с мамой ездили к бабушке на поезде, потому что далеко, а машина – непозволительная роскошь. Тем более, меня в машинах всегда укачивало – о-о-очень неприятненько, знаете ль! Я, мама, некрасивая полосатая сумка, в которую всегда и всё вмещалось. Мы везли бабушке сырокопченую колбасу и зефир, а уезжали с трехлитровой банкой молока (уже без пенки: пенку я слизала ещё тепленькой), овощами: ДОМАШНИМИ (это был железный аргумент бабушки на мамины: не буду брать), и прочими «натуральностями», которые в «Беленьком» магазинчике на углу нашей столичной девятиэтажки, увы и ах, не продавали.
В поезд садились рано утром – вечером приезжали. Общий вагон. Ну я обычно в вагон заскакивала шустренько, ведь не зря меня мамка называла «солдатиком»: рано встать – да на «раз-два»! Недоумевая замечала, что у детей нет никакого чувства совести: родители их, значит, на плечах да на руках вносят в вагон, а они сопят себе и в ус не дуют.
Едем… Из окошка поезда особенно красивыми кажутся земли, воды, травы и даже воздух! Замечали – Проезжаешь мимо благородных размашистых полей, за которыми, как стены неприступные, леса плотненько да по струнке выстроены… Так вот, несешься мимо этой благодати и легкие требуют: дышать, ды-ша-ть… И я дышала, а вы?..
Ой, а ещё ждала, когда начнут ходить те самые: «Газеты, журналы для вас и для ваших детей…» – это всё обязательно говорится монотонно и быстро. Более живым голосом предлагали: «Горячие пирожки: с картошкой, с капустой, с повидлом!». Ну и конечно, детишки цыган собирали дань с пассажиров вне зависимости от пола и возраста последних: такой порядок!
Восхищалась взрослыми, которые разгадывали кроссворды: значит умные, но совершенно не понимала тех, кто разгадывал судоку – скукотища! Если есть выбор: играть со словами или с цифрами – я ничуть не сомневалась: цифры – бр-р-р-р! Пирожки я есть в поезде не могла, потому что в принципе не могла есть нигде, кроме как – дома, вне зависимости от стадии голода (это уже в папу).
Что увлекало меня особенно, так это люди! Человеки во всей их красе: рассматривай – любуйся, предполагай – додумывай – всё что угодно можно с ними творить тихонько в своей голове. Мне было важно: «О чем думает та женщина, столь сосредоточенно всматриваясь вдаль?»; «Что ел на завтрак мальчуган, у которого такой огромный круглый живот?»; «Почему тот мускулистый дядя такой мускулистый… не тяжело ли ему носить своё тело?» – очень серьезные вопросы, между прочим!
И… я помню этот поворот! Мы проезжали этот самый поворот, на котором я сейчас стою с мужем и жду, пока проедет поезд: «ту-тух-тутух». Много поворотов повидала… как запомнила этот?
… Жарко было, я писала свои первые стишки-творения… Довольная завершенности мысли (я писала про ангелов) чуть-чуть просунула кисть в приоткрытое окошко… Ой: ветер вырвал у меня из руки листок со стихотворением. Не расстроилась, потому что его обязательно кто-то поймает и прочтет. Кто-то будет рад такому подарку от нас с ветром. Еду, улыбаюсь. Пока… на этом повороте я увидела престраннейшее дерево и лесника, который… протирал от грязи сапоги чистеньким листочком…
– Ах! Разочарование на повороте.
P.S. Лесник понятия не имел об этом. Вообще кто знает, что это был за лист?
…
…Жарко… скоро проедет поезд – Я дурею от солнца…
Лесник?
– Ой! Где мой блокнот? Где? – донимаю мужа, шебурша в сумочке, – Вот!.. Можно Вас?.. Мужчина…
– Вы мне?
– Да! Возьмите пожалуйста вот это! От меня!
Я вырываю из блокнота страничку с репортажем – стихотворением, написанным с утра на балконе, и протягиваю в окно.
– Письмо? – смеется лесник.
А я улыбаюсь: сапоги у него грязные-грязные!
Поезд приближается. Лесник прочел пару строк и улыбнулся. Что-то говорил, но не слышно было. Просунул в окно нашей машины бутылку малины (мы так собирали чернику: отрезали у бутылки горлышко – хороший сосуд), улыбается…
– Смотри, какая куколка машет! – оживился муж, указывая на поезд, из купе вагона которого выглядывала чудеснейшая кокетка, лет пяти, и махала нам алым платочком.
– Держи крепче! – крикнула я ей, что было сил, и тут же алый «приветик» был перехвачен ветром.
– Поймал? – удивился муж, глядя в зеркало заднего вида.
Мы уже ехали, а лесник стоял на переезде, держа в одной руке блокнотный листок, а в другой – платочек.
– А-ха-хах!
– …
Муж:
– Я так хочу такую малышку-ангелочка… нашу!
– …
Признание на повороте?..
Кроет измену туман
Кроет измену туман – распознала с рассветом…Золотом слёз отжила; за окном алыча.Чувствую тайную жизнь, что течёт под запретом……Тишь. Догорает на блюдце ночная свеча…
Двое не целость: двудушие сплошь да двутелость…Ложные клятвы погубят священность былья,Ибо, прощая любимым былую неверность,Скроете боль, но ни в жизнь не простите себя!
Ткутся венчальные узы из нитей непрочных,Горьким обманом уста извергают «люблю»!Страстолюбиво меняем друг друга на прочих,Зная, что тщетно друг друга менять на корню…
Кроем пороками судьбы, вверяясь чужомуВ мыслях, в мечтах, на полвека и даже на миг,И обрекаем любимых на злую истому,Порабощая неволей бесчестных интриг!
Грешная ревность ведёт ко смертельному тлену,Рубит смирения нить не жалея, сплеча!Тайна рассвета: туман покрывает измену…Скорбью на блюдце истлела ночная свеча…
Доктор
«С дороги ты очень устала, и я не хотел тревожить тебя беседами: поспи немного… Хорошо, что мы, наконец, решились на путешествие! Подумать только: какая чудная у нас начинается жизнь!
Это Польша! Неделю перекантуемся здесь. А потом – Сама знаешь, куда потом.
Ты смешно спишь: у тебя едва заметно быстро-быстро двигаются веки: наверное, видишь сон… Я снюсь тебе! Конечно, я. В поезде ты спать не умеешь. Не умеешь и всё тут. А вот я, наоборот, ни рук ни ног не чувствую, когда „тутух-тутух“… Что мы будем с этим делать?
Я нашел самое теплое одеяло в этом доме, поэтому твоя вечная „мерзлота“ непременно укрощена! Домик толковый: никаких излишеств, никаких лишений. Да и само место какое: тишь да благодать! Деревня! Спасибо, что выбрала именно это место…
То, что ты запамятовала вдруг всех, с кем прежде имела связи, – ничего. Пусть! Наше детство помнишь – Нашу юность помнишь – Помнить будешь наше будущее! А остальное и не нужно!
…Когда ты проснулась, был уже вечер. Много спишь. Я рисовал в саду какую-то чушь и сходил на местный рыночек. Ничего не покупал: вместе купим.
А в городе, где нас сейчас нет, – шумно, пыльно, и наверняка – холодно. Как же хорошо, что мы решились уехать… как хорошо! Хорошо, что ты улыбаешься, я улыбаюсь. Всё это очень правильно!
…Я всё время думаю о том, как помочь тебе не бояться старости. Я-то не боюсь, но ты… Ещё в детстве я обещал, что уверю тебя в том, что всё так и должно быть, что старость – это правильно… но как? Мои нелепые аргументы только смешат тебя… пока! Пока смешат! Я обещал!..» – такого содержания было очередное письмо Александре от друга детства – Ильи. Очередное письмо, которое не должно было быть написано, и уж точно не должно было быть прочитано. Увы и ах!..
