Аркадий Макаров - Догони свое время
– Ну, ничего, ничего! – приговаривал я скорее для себя самого, возвращаясь в дом. – Последнее желание – закон!
Правда, ни торта, ни шоколада у нас дома не было, и я отполосовал половину буханки ситного хлеба, накрошил в тазик, залил молоком и снова пошёл в сарай.
Балда стоял всё так же в углу, обидчиво похрюкивал и даже не взглянул в мою сторону. Может, такое угощение для него было непривычно, или почувствовал что, но, сколько я ни звал его, он так и не подошёл ко мне.
Вздохнув, я поставил тазик возле кормушки и вышел на улицу ожидать Жоржика, единственного на деревне мужика, способного на это неотложное дело.
На душе было погано. Я топтался возле сарая, выкуривая одну сигарету за другой, пытаясь трезво оценить действительность: «Ну, чего ты вибрируешь? Чего? Дело-то стоящее. Нужное. Сало засолим. Мясца поедим, котлет разных…»
Жоржик всё не появлялся.
– Ну, как? – вышла из дома жена, с тревогой поглядывая на меня.
Я молча развёл руками. Жена снова ушла в дом. Она наотрез отказалась от любого в этом деле участия, хотя за жадность Балду и недолюбливала. «Вот характер, – говорила она, совсем как у олигарха!».
7
Пришла Маруся. Озаботилась, что Жоржика до сих пор нет:
– Как бы его кто нынче не перехватил! Время-то самое убойное. До Покрова рукой подать. Скотине перестаивать нельзя. Только корм переводить. По первому морозцу в самый раз будет. В городе, говорят, к мясным рядам не подступишься, цена кусачая. Вот все и норовят к базарному дню не прогадать. Жоржик, по нынешнему настоящему времени, самый нужный человек. Киллер! – засмеялась она. А вот и он, на помине лёгкий!
Репейные заросли взорвались осколочным воробьиным зарядом, и следом, согласно кивая головой, показалась бокастая, с закуржавившейся шерстью, коняга, волоча за собой из глубокой лощины телегу. В ней, утопая в золотом солнечном свете, сидел наш Жоржик.
– Тпрру! Стоять! – развернул он повозку у сарая. Кобыла встала, как вкопанная. – Заждались гуси-лебеди? Жоржик на всех – один! Жоржика никто не пожалеет. Пользуйтесь, пока я живой!
Было видно, что по дороге он успел заглянуть к очередному должнику.
У него в должниках ходила вся деревня: кому грыжу вправить, кому зубы заговорить, кому кровь пустить. Страдает иная головной болью, приступами климактерическими, или просто так, дурью мается: «Жоржик, помоги!». Жоржик всё может. У него на этот случай ножичек был особый, маленький, в серебряном футлярчике, с ноготок ножичек. Говорили, что из тюрьмы привёл. Там и научился кровь пускать. Видел у него, когда он своим могуществом похвалялся. Говорит, от похмелья помогает. «Дай руку, – скажет такому болезному. Протянет страдалец руку, Жоржик поглядит, погладит, повернёт её, снова погладит и говорит – всё!» Мужики ещё ничего, а баба, как глянет, так и обомрёт вся: кровь в ладонь, как из расквашенного носа, течёт. А не больно! Особенно такой приём от проклятого геморроя помогает. Про это мне потом Маруся рассказывала. «В лекарствах, – говорила, – химия одна, а тут природное явление. Бабы у нас сначала страшились, а потом – ничего. Пообвыкли. Все болезни от дурной крови да от нервов».
Жоржик осанисто спрыгнул с телеги.
Ходит, разминает ноги. За голенищем у него охватистая рукоятка ножа, в ладонь так и просится.
Видя мой интерес к такому предмету, он играючи, изогнувшись, выхватил клинок и, взмахнув рукой, выпустил его, как птицу из рукава. Клинок застрял в дверном косяке сарая, расколов вдоль одну из досок.
– Серьёзная штука! – не без усилия вытащил я нож из притолоки, с любопытством рассматриваю опасливый, похотливо-разбойничий вид. Нож так и просился куда-нибудь стремительно и безжалостно его воткнуть, перерезать жилу…
Я осторожно, чтобы не уронить увесистую штуковину, вернул хозяину. Тот довольно ощерился:
– Только что бычка годовалого им завалил, как миленького! Ну, где твой охломон? Пойдём, покажешь!
– Пойдём…
У меня защемило сердце. Никогда не приходилось участвовать в том, что предстояло сделать. «Ты за всех в ответе, кого приручил…» – вспомнил я одну странную сказку далёкого француза.
И вот теперь я должен подставить под нож того, кто ел из моих рук, кто нежно постанывал, доверяясь мне, свалившись на бок, когда я почёсывал его плотно набитый живот, кто добродушно похрюкивал, с достоинством отстраняясь, когда я чистил и убирал его лежбище. Если я, наводя порядок, долго задерживался в его владениях, он, недовольно раздувая ноздри, толкал меня упрямым пятачком к выходу, мол, ну тебя! Надоел ты мне до зарезу! И я, тогда стараясь его улестить, проговаривал какой-нибудь монолог, вроде того: – Ну, что ты, брат, успокойся! Ухожу-ухожу! Спи, давай…
Вот они, два шага до сарая.
Закуривая вторую сигарету подряд, я опасливо пропускаю Жоржика вперёд.
Балда, как только увидел своего мучителя, дико завизжал, и, грудью проломив в загончике хлипкую жердину, шарахнулся в проём так, что сбил Жоржика с ног и закружился по двору в отчаяньи и страхе. Скрыться некуда. Ворота предусмотрительно закрыты и Балда, опасливо поглядывая в нашу сторону, снова нырнул в сарайчик, в надежде там отсидеться.
– Во, падла! Мать его так! Весь наряд испортил! – матерился Жоржик, соскабливая бойцовским тесаком налипшую грязь и свежие экскременты. – Силён, сволочь! Тут верёвка нужна. Без привязи он к себе не подпустит.
– А где её взять, верёвку? Была бы – давно вся деревня перевешалась, – горько шучу я.
– Что за базар, дятлы? – привихляла к нам откуда-то из-за кустов долговязая узкоплечая фигура то ли мужичка, то ли подростка, обутая, несмотря на первый морозец, в сильно изношенные кеды на босу ногу. Фигура явно подыгрывала под блатного, хотя по внешнему виду тянула, в лучшем случае на «шестёрку», если по лагерной прикидке.
Дятлы, конечно, были мы с ветеринаром. Жоржик, как мне показалось, брезгливо пожал угодливую руку, и, кивнув в мою сторону, сказал:
– Вот командиру верёвка нужна!
– Хомутнуть его, что ли?
Фигура ещё не предполагала моей роли в сегодняшнем действии и подать мне руку не посчитала нужным. Весь вид мужичка говорил о полном ко мне, чужому здесь человеку, презрении. Мол, понаехали козлы всякие, поблатовать не с кем. Но сигарету у меня всё же стрельнул. Все пять пальцев его руки, и тыльная сторона ладони, были испещрены голубой клинописью татуировки. И без дешифровки было ясно, какую школу жизни он прошёл, и, наверное, ещё не раз будет проходить.
– Жоржик, может, мы этого фраера повесим давай! – зашёлся в кашляющем смехе деревенский урка, пряча в кулак, как все приблатнённые, мою сигарету.
«Дать ему в морду что ли?..» Но, сплюнув под ноги, я промолчал на его выпад в мой адрес. Мало ли придурков на земле!
– Не, – перебил его Жоржик, – этого человека мы хомутать не будем, а вот кабанчика перепоясать надо бы.
– Ну, так бы и доложил! – сразу засуетившись, обрадовалась фигура. – У меня этих верёвок на всю деревню хватит!
– Ну, так иди, давай!
– Айн момент! – и фигура снова исчезла в придорожных кустах, осыпая за собой хрустальную пыль первозимья.
– Это кто? – кивнул я в сторону фигуры.
– Как кто? Гоша Сопля! У нас на зоне такими дорогу к параше мостили. Ты его на серьёз не бери, он мастак языком динамо крутить. Звонарь хренов! В нём понта больше, чем он сам весит.
Вернулся Гоша на удивление быстро, вроде и не ходил никуда. В руках скрученный из сыромятной кожи ремень, судя по металлическим кольцам на концах, явно с конской упряжи.
– Во какой достал! – хвалится.
Гоша, как всякий пьющий на удачу, а не на свои, человек к дармовой выпивке имел особое чутьё. Он уже сразу всё понял: стакан под горячую печёнку со свежениной ему обеспечен, и был услужливо суетлив. Держа наготове ремённую привязь, согнувшись и со словами: «Я сам! Я сам!», он осторожно, на полусогнутых, вошёл в сарай.
К моему удивлению, ни возни, ни поросячьего визга оттуда не послышалось.
– Всё путём!
– Сопля у «хозяина» в свинарях богато попридурялся. Опыт есть, – опередив мой вопрос, как это Гоше удалось так миролюбиво справиться с кабанчиком, сказал Жоржик, спокойно и ласково поглаживая бойцовский клинок, пропуская стальное лезвие между большим и указательным пальцами, – Щас увидишь!
Гоша, победно улыбаясь, уже выводил нашего Балду – на этот раз он покорно шёл с перетянутым ремнём рылом, тяжело сопя в пятачок, похожий на круглую розовую электрическую розетку.
После нескольких дружеских шлепков Гоша привязал обречённого на убой животного к горбатой ветёлке, бесполезно выросшей возле нашего сарая.
– Уж если что я и решил, то выпью обязательно! – вытирая мокрые пальцы о мятую штанину, скаламбурил Гоша Сопля. При всей непотребности внешнего вида, он ещё что-то умел. – Жизнь пошла фуфлыжная! Фраера, – он с превосходством посмотрел на меня, – верх держат. Разве они что понимают в настоящем деле!
– Ну, давай, приступим, что ль? Чего время зазря терять? – Жоржик задумчиво посмотрел на свой увесистый клинок.
