Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)
– Я не стану пытаться тебя перевоспитывать, – ответил я, почему-то, совершенно унято:
– Ты слишком никакого обо мне мнения…Вообще-то мне больше нравятся святые, чем грешники, хотя бы потому, что грешников больше.
Не то, чтобы я был против большинства, просто, оказываясь на стороне большинства, я об этом никогда ни кому не рассказываю.
Не велика честь.
Для обеих сторон: и для большинства, и для меня…– …А ведь я могла бы переночевать на работе? – Нина толи размышляла, толи взвешивала варианты. Но я все-таки удержался от слов:
– Лучше бы ты так и поступила, – и это, по-моему, меня очень хорошо характеризует, ведь я так и не понял: зачем она приехала?
Если демонстрировать свою принципиальность, то это было пустой тратой времени.Я понимаю – мы встречались всего второй раз – и совсем не считаю, что женщина тут же должна бросаться в мою койку.
Но, в таком случае – встречу можно было бы устроить в другое время, как-нибудь утром.
Нормальная женщина или не приходит к мужчине на ночь глядя, или приходя – знает зачем она это делает.Мы оба уже достаточно взрослые люди, которые должны отдавать отчет в своих поступках. И, если женщина, приходя к мужчине в ночь, не понимает, что она делает – вряд ли, она вообще что-нибудь понимает в жизни.
Видимо поняв, что последние слова не произвели на меня никакого впечатления – кстати, это было не верно. Одно впечатление все происходящее на меня произвело – мне совершенно не захотелось слушать ее стихи – Нина произнесла очередную фразу: – У меня есть свои принципы!
Человеку, который ничего не понимает, ничего не остается, кроме принцыпов – детей чужого разума.
Принцыпы – вообще, довольно скучная вещь, а в постели – они уже и принцыпами быть перестают.
Женщина, разумеется, настоящая – ложится в постель, чтобы получить удовольствие, а не для того, чтобы демонстрировать принципы…А я опять промолчал.
Хотя ответ у меня был:
– Какой же дурой должна быть женщина, если она предпочитает принципы обычной человеческой нежности……– Дурак, – сказала Нина уходя. При этом она так сложно сжала губы, что я едва расслышал слово. Впрочем, это не играло никакой роли – спорить с ней я все равно бы не стал. Это было бессмысленно.
Я оказался достаточно умным, для того, чтобы понять, что я глуп. А она – на столько глупой, чтобы думать, что она умная.
И, никто не знает, что лучше.
Может потому, что в наше время быть умным – занятие довольно глупое…Обыкновенный плохой папа
Когда я рассказываю про то, о чем я думаю, бабушка говорит, что это сумбур – я правда не знаю, что это такое – папа очень внимательно смотрит на меня, а мама тоже смотрит внимательно.
Только не на меня, а на папу…
Мой папа очень плохой, а мама хорошая. Так мне бабушка говорит, когда про папу разговаривает.
Почему мама хорошая, я знаю. А вот почему папа плохой, я знаю не очень, и когда бабушку спрашиваю про это, она мне отвечает:
– Вот вырастешь, тогда поймешь, – хотя я уже вырос.
Или почти.
Мне годиков столько, что на целую ладошку пальчиков хватит. Только один пальчик нужно загнуть.
Обо всем этом я, конечно, думал в садике – не дома же думать. Дома есть дела поинтереснее.
И думал я, когда нас по кроваткам порассажали после обеда.
Потому, что у нас карантин.
У нас маленький Вася – вообще-то он не самый маленький – Жора еще мельче, но маленьким все почему-то называют все-таки Васю, а не Жору – который нас с Борькой научил зубную пасту есть – гриппом заболел.
У нас всегда так, как кто-нибудь заболеет гриппом или свинкой, так сразу – карантин.
Карантин, это когда можно взять по одной игрушке и в кроватку.
После этого меняться игрушками уже нельзя.
Вот и в этот раз, взял я мячик, а мой друг Борька – кубики. Но только Поля Николаевна уложили нас по кроваткам, как мне сразу захотелось поиграть в кубики или даже в машину, но только не в мячик.
А Борьке в мячик захотелось поиграть.
Вот мы Полю Николаевну и спросили – можно нам поменяться? А Поля Николаевна сказала, что нельзя. И что мы должны лежать тихо.
Ну, я тихо полежал, а потом слышу – Борька говорит:
– Знаешь, Димка, если не дают игрушками меняться, давай поорем.
Я спросил:
– Вдвоем? – а Борька сказал:
– Я Верку за косу дерну, Юра, который всегда плачет, проснется и тоже заорет. А как начнем, так остальные поддержат, потому, что когда заставляют просто так лежать, поорать каждый согласится.
– А в угол – как? – спрашиваю я у Борьки.
– Так, ведь – карантин.
– Тогда давай, – говорю, и как брошу мячиком в Сережу. Тут и Верка орать начала, и Юра, и мы с Борькой, и все остальные. А потом пришел мой папа.
Он иногда приходит, чтобы меня домой отвести.
Папа вошел к нам в группу, посмотрел, что все делают и говорит:
– Все орут. Чувствуется, что настоящий коллектив. А по какому поводу орем?
Мы орать перестали, и Борька сказал:
– Нам, по поводу, не дают меняться игрушками.
– Понятно, – говорит мой папа.
И мне стало понятно.
Когда я сказал папе, что мне стало понятно, папа ответил:
– Вообще-то верно, только мне не известно, откуда ты это знаешь.
А понятно мне стало вот, что: «Настоящий коллектив – это когда все орут из-за того, что им не дают меняться игрушками…»
Каждый день, после полдника с пирожком и половинкой яблока, мы обычно читаем сказку. Раньше читали еще и рассказы о Ленине, только после комиссии мы о Ленине читать перестали, потому, что комиссия, хоть и похвалила нас, только ей не понравилось, как мы читали.
Хотя комиссию все воспитатели иногда боятся, комиссия – это обычные дядя и тети, только они разговаривают так, словно в телевизоре им не хватило места.Правда – это не очень – правда.
Читаем всегда не мы, а Поля Николаевна или Таша Борисовна.
А мы только слушаем.
А потом повторяем воспитателям.
В тот раз о Ленине читала Поля Николаевна. А когда говорили мы, то слушала и она, и комиссия. И потом толстый дядя сказал тонкому дяде, что лучше бы мы другие сказки слушали.
Было так. Мы сидели. Не вертелись, потому, что нас предупредили, что дяди и тети это не дяди и тети, а комиссия.
Поля Николаевна нам читала:
«…Ленин боролся за народное счастье.
А когда Владимир Ильич был совсем маленьким, он, собираясь на прогулку, часто путал правые и левые рукавички и валенки. И тогда его старший брат Саша помогал маленькому Володе одеться.
А если было совсем холодно, то Саша надевал на Володю еще и папины и мамины теплые вещи. Потому, что Саша заботился о своем младшем братике.
А потом царь повесил Володиного старшего брата Сашу…»
Тут Поля Николаевна увидела, что мы начинаем вертеться, и строго сказала:
– Ну-ка не вертитесь. Кто расскажет нам, что он понял из прочитанного?
Мы, конечно, все поняли из прочитанного и подняли ручки, но спросили Верку, потому, что она первой руку подняла.
Она всегда первой руку тянет, даже когда ее не спрашивают.
– Говори, Верочка, – сказала Поля Николаевна.
И Верка стала говорить, да так складно, будто дома наизусть выучила:
– Владимир Ильич Ленин боролся за народное счастье, только он с детства не мог отличить правый валенок от левого…
Хотя Верка все очень правильно пересказывала, Поля Николаевна зачем-то заудивлялась, потом заволновалась и растерялась зачем-то, и спрашивает Верку:
– Это почему?
Но тут Борька встал и сказал. Борька, он вообще очень умный. Я тоже умный, только встать не успеваю:
– Потому, что, что левый, что правый, если они валенки, то они одинаковые. Я это давно понял, а Ленин – нет.
И сел. А Поля Николаевна встала:
– Давайте-ка лучше поговорим о другом. Почему, по-вашему, царь не любил Володиного старшего брата Сашу?
– Потому, что Саша хотел забрать у пап и мам теплые вещи и отдать их своим братишкам…
Вообще-то Поля Николаевна в тот раз обиделась на нас за что-то, потом задумалась так сильно, что нам не влетело.
И даже орать не пришлось.…Если честно, то дней у меня много, и я про каждый рассказать могу. Например, про тот, когда бабушка сказала маме: «Не давай ребенку ничего бьющегося», – а мне мама дала нести огурцы из магазина, и я их не разбил.
Хотя мог бы.
Я один потом на кухне пробовал разбить – ничего, получилось.
Только это не очень важно, потому, что я рассказываю не про маму, которая очень хорошая, и не про огурцы, которые тоже ничего, а про папу, и только про те дни, когда папа за мной в садик приходит.
А приходит он, когда день уже и так заканчивается. Уже после сна и игрушек, когда все уже послучалось.
И всегда с воспитателями, с Полей Николаевной и Ташей Борисовной разговаривает. Все родители с ними разговаривают, потому, что воспитатели – это власть.
Я сам слышал, как одна тетя из комиссии, так и сказала Поле Николаевне: «Вы власть, так употребите ее…»
Хотя я знаю – баба Катя однажды говорила – что Таша Борисовна главнее, она уже институт окончила, а Поля Николаевна еще только стаж себе зарабатывает, педагогический, чтобы в институт поступить.
