Виктор Мануйлов - Черное перо серой вороны
Катерина массировала его тело своими чуткими пальцами и в то же время докладывала обо всем, что происходило за минувшую неделю, когда Осевкину было не до развлечений: кто бывал в заведении, когда, о чем говорили. А посещали заведение практически все более-менее значимые фигуры городского и районного масштаба. Исключения были редки. Из доклада следовало, что ничего интересного никто не говорил. То ли Катерина утаивает важную информацию, то ли завсегдатаи умеют держать язык за зубами.
– На днях был Щупляков, – приберегла под конец доклада эту новость Катерина.
– И что?
– Побывал в сауне, взял девочку, заказал ужин в номер, провел с ней два часа, расплатился по тарифу и ушел. – И добавила после небольшой паузы, оправдывая начальника охраны комбината: – У него жена болеет.
– Знаю. О чем говорил?
– Ни о чем.
– Так-таки ни о чем? – не поверил Осевкин.
– Так-таки ни о чем.
– Сфотографировала?
– Как всегда.
– В следующий раз дай ему Ольгу: она разговорит кого угодно.
– Ольга была занята, а он не предупредил о своем приходе.
– Что еще?
– Напрашивается поп из твоей церкви. Говорил Шахиншаху… они живут в одном подъезде, – пояснила Катерина, – что прихожане будто бы на исповеди жаловались ему на разврат в нашем заведении, что туда заманивают несовершеннолетних, что ему скучно и он был бы тоже не против развлечься.
– Шантажирует, – произнес Осевкин, раздумывая над тем, разрешать или нет попу посещать заведение. Решил, что не имеет смысла. Даже если он будет докладывать ему обо всем, что говорят на исповедях. Тем более что церковь – это такое место, где должны угасать все противоречия. Рано или поздно про его посещения станет известно в городе, и прихожане перестанут быть прихожанами. Если поп этого не понимает, надо гнать его в три шеи к чертовой матери.
– А последние три? – спросил Осевкин, чувствуя ожидание Катерины.
Та молча подсунула ему три фото обнаженных девиц. Ткнула пальцем в одну из них.
– Вот этой нет еще восемнадцати, остальные недавно вошли в пору. – Спросила: – Как они тебе?
– Бывают и лучше, – ответил Осевкин равнодушно. Велел: – Придержи малолетку, пока не созреет. Пошли ее на кухню или в ресторан.
– Придержать для тебя?
– Но не для тебя же. Или ты сменила ориентацию? – Спросил: – А как прошел женский день?
– Болтали разное: и про надписи на гаражах, и что ребята из «Поиска» обнаружили в болоте немецкую самоходку и наш самолет, что будто бы областное начальство косится на нашего мэра, что на комбинате будто бы была проверка из области и что-то там такое нашли…
– А про то, кто писал на гаражах и кто заводила, не говорили?
– Нет. Да и откуда им знать? Курицы.
Осевкин встал с топчана, чувствуя блаженную легкость во всем теле. Потянулся, глянул, щуря змеиные глаза, на женщину, все одеяние которой состояло из набедренной повязки, но Катерина спокойно выдержала его взгляд, даже усмехнулась краешком губ, и Осевкин, нахмурившись, сам отвел глаза будто в поисках чего-то нужного.
Катерина набросила на его голое тело шелковый халат, будто невзначай дотронулась рукой до его напряженного достоинства, спросила:
– Хочешь со мной?
– Тебе что, своего мужика мало?
– А тебе твоей жены?
– Я – мужик, совсем другое дело.
– А я – третье. Хочется разнообразия.
– Как-нибудь в другой раз. Хочу проверить, как ты воспитала новеньких. Кстати, есть интересное видео?
– Есть. Хочешь глянуть?
– А почему бы и нет? Возбуждает.
– Ты, по-моему, и так возбужден, – усмехнулась Катерина. – Да и лет тебе еще не так уж и много, чтобы принимать допинги.
– Нынче год за три считается – как на войне.
– Шахиншах сказал, что ты потребовал двоих.
– А мне больше и не нужно. Так что там у тебя?
Катерина включила телевизор. На экране возникли две слившиеся обнаженные женские фигуры. Они извивались одна вокруг другой, их руки и ноги не знали покоя, сновали все быстрее и быстрее, слышалось запаленное дыхание, всхлипы и стоны; точно змеи, метались длинные пряди волос.
– Так это ж геи! – удивился Осевкин. – Ты пускаешь сюда геек?
– Ну и что? По-моему, очень даже красиво, – пожала плечами Катерина. – И стоит неплохих денег. Не педики же. Тем более что ты хотел возбудиться… – И, глянув на Осевкина с насмешкой: – А вот эта баба, что сейчас сверху, никого тебе не напоминает?
Осевкин пожал плечами.
– Это мать того пацана, который обозвал тебя бандитом, – объявила Катерина. – Как они, а? Ты такого еще небось не видывал.
Осевкин не выдержал, обхватил Катерину поперек тела, бросил на топчан…
– Сумасшедший, – простонала она, принимая его в свои объятья.
Глава 29
Часа через полтора Осевкин, в халате, на голове тюрбан, спустился в фойе, чтобы встретить, как и положено хозяину Заведения, неофициально называемого «Элита», его завсегдатаев. Поскольку это было чем-то вроде шоу, где каждый играл свою роль, то Осевкин совершенно не чувствовал унижения от того, что кланялся поясным поклоном каждому входящему, понимая, что даже самая последняя шавка в этой чиновничьей своре будет счастлива почувствовать себя хотя бы на миг значительной фигурой, принимающей почтительные поклоны от самого Осевкина, самого богатого и самого влиятельного человека в городе. После этого он с легкостью необыкновенной спустит последние деньги в карточной игре, щедро будет раздавать чаевые официантам и проституткам, которые здесь назывались просто девочками, создающими хорошее настроение у клиентов.
Все эти психологические тонкости самому Осевкину никогда бы не пришли в голову, но он, понимая, что берется за дело ему совершенно незнакомое, пригласил из Москвы соответствующих спецов, и те ему буквально на пальцах объяснили, что и как нужно делать, чтобы привлечь в Заведение нужных людей и как освободить их от денег, жгущих карманы. И пока все шло именно так, как предсказывали спецы.
Обширный задний двор заполнялся иномарками самых разных типов и размеров, в которых, откинув сидения, дремали личные водители, – а у иных и личные охранники, – в ожидании, когда из дверей Заведения станут вываливаться их господа, полупьяные, полуопустошенные, иногда благодушно улыбающиеся, иногда хмурые и злые.
Народ все подваливал. Исключительно мужского пола. Всем Осевкин кланялся и пожимал руки, говорил несколько дежурных слов, тут же отвлекался на нового посетителя, избегая длительных разговоров с любителями потрепаться ни о чем, особенно из тех, кто мало что значил в этом мире. Ближе к восьми вечера поток посетителей практически иссяк, и Осевкин, оставив за себя Шахиншаха, – то ли киргиза, то ли узбека Аслана Асланбекова, он же директор Заведения, знаток восточных церимоний, – поднялся на второй этаж, прошел через зал ресторана, поговорил с метрдотелем и скрылся через боковую дверь, ведущую в отдельный маленький зальчик, где уже собрались самые-самые. Из самых-самых за столом, представляющим из себя букву «О», внутри которой разместился цветник и два фонтана с красными рыбами, но так, чтобы не мешать видеть всех и каждого в отдельности, уже сидело пять человек, трое толклись рядом, что-то обсуждая и поглядывая на большие настенные часы. Все были одеты в пестрые шелковые халаты, лица красные после сауны и бассейна, за каждым креслом стояла девица в набедренной полупрозрачной повязке, такая же повязка стыдливо прикрывала их груди. Девиц выбирали клиенты, но правила гласили, что никто не мог выбрать одну и ту же подряд более двух раз.
За столом не хватало двоих: мэра и начальника полиции. Осевкин отметил это сразу же и насторожился. Однако вида не показал. Сбор был установлен на восемь часов ровно, а кто опоздал, тот опоздал, какой бы пост ни занимал в этом городе. Девятеро одного не ждут.
Осевкин, выделяясь среди других своим великолепным тюрбаном, – он мог позволить себе подобную вольность, будучи владельцем Заведения, – занял свое место, но не во главе стола, нет, а там, где распорядился жребий, брошенный года три назад. Он искоса глянул на заместителя мэра Вениамина Чулкова, который был его, Осевкина, глазами и ушами в высших эшелонах городской власти. Чулков на этот мимолетный взгляд чуть дернул нижней губой, давая понять, что пока ему ничего доложить своему хозяину.
Но Осевкин, если и не знал точно, то вполне мог предположить, что задержало первых лиц города нечто очень важное. Остается узнать, с кем, где и что говорили. У него здесь везде свои люди, в крайнем случае завтра утром они доложат. Не к спеху. И он, выбросив из головы эту заковыку, отдался действу, с некоторых пор принявшему форму ритуального обряда.
За спинкой стула Осекина едва дышала одна из двоих новеньких, которую звали Аллой: тонколицая блондинка с точеной фигуркой, с острыми грудями со средний мужской кулак, большими синими глазами, немного испуганными, но это как водится в самом начале, а потом пройдет. Осевкин даже не взглянул на нее, когда приблизился к своему стулу: во-первых, он видел ее на экране телевизора во всех мыслимых позах; во-вторых, нет никакого резона обращать внимание на девчонку, которая принадлежит тебе безраздельно и должна чувствовать только это и ничего больше.
