Андрей Юрич - Немного ночи (сборник)
Когда она говорила, что я издеваюсь над ней, мне хотелось выть и царапать когтями свое горло. В один из таких моментов, ночью, я ушел из дома. И пошел в сторону полей «Объекта 1200». Светила полная зеленоватая луна, но было так темно, что я не видел дороги под ногами. Меня колотило изнутри ледяным молотком ненависти. Я ненавидел мир, в котором был бездомным. Машка рассказывала мне о своей любви, но в трудной ситуации могла только повиснуть на моей шее и требовать, чтобы я дал ей жилье, деньги, кухонную посуду, одежду, развлечения.
– Чего ради я тут нахожусь? – спрашивал я себя, – Мне не нравится этот мир, и никогда не нравился! Почему Ты меня не спросил, хочу ли я сюда? Почему Ты не говоришь мне, зачем я здесь?!!
Я кричал это, запрокинув голову к зеленой луне. А по сторонам шевелились полупрозрачные в ее свете метелки овса. Под ногами неудобно бугрилась избитая тракторной колеей дорога. А у овса будто не было стеблей. И метелки были зеленым прозрачным морем, сквозь волны которого просвечивала тьма. Я вытянул руку и не увидел пальцев.
– Появись! – закричал я, – Я хочу видеть причину всего этого!!!
Тишина была такой плотной, что я ощущал ее плечами, кожей, языком и горлом.
– Не хочешь! – сказал я, и снова заорал, – Ну, тогда пришли мне ангела!!! Пусть он расскажет о Тебе!
Тихо-тихо было кругом. В своих ушах я слышал свое сердце.
Я пошел дальше, и вдруг заметил, как высветились из тьмы стебли овсяных колосьев. Желто-зеленый свет лился волнами из-за моей спины. И он двигался, и становился всё ярче и белее, как будто луна приближалась ко мне сзади и сверху. Я посмотрел в сторону, на луну, а потом резко обернулся и утонул во тьме. Пошел прямо. Свет, дрожащий и вибрирующий, снова побежал впереди меня по колосьям, становясь ярче и ближе. Я замер. Свет усиливался. Казалось, прямо за мною беззвучно приземляется самолет. Я ждал, напрягшись до онемения. И когда показалось, что источник света сейчас ударит в затылок, я снова обернулся. И снова увидел темноту.
Тогда я закричал, и сорвал с себя крест. Бросил в сторону. И сразу пожалел о сделанном, стал вслушиваться, чтобы определить, где он упадет. Было тихо. Казалось, шли минуты. А потом, упав где-то, мой крестик звякнул лопнувшей струной.
– Дай мне знать, когда понадоблюсь, – сказал я.
И пошел назад по лунному морю желто-зеленого овса.Я часто вспоминаю ту автозаправку на междугородней трассе, где я видел Бога. Там остановился автобус, в котором я с рекламным агентом Тамарой возвращался из командировки. Мы работали в издательском доме «Сибирь-Пресса». Я писал пресные, как бумага, заметки в деловую газету «Континентальная Сибирь», а Тамара трудилась рекламным агентом. Ей было под сорок, она была одинока и не горевала по этому поводу. А мне было двадцать с чем-то, и я изо всех сил старался стать хорошим журналистом. Даже не знаю, зачем.
Мы с Тамарой встретились на вокзале чужого города, где-то за час до автобуса. И она, как всегда, изобразила бурную радость, хотя никаких приятных чувств ко мне не питала. Я думаю, у нее это профессиональное – изображать радость от каждой встречи. Я замечал такое за рекламщиками. Я, как всегда, быстро остудил ее пыл своей безразличной физиономией. Тем более, что день выдался неудачный. Мне нужно было писать рекламную статью про фирму, торгующую металлопрокатом. Я пол дня искал их офис, затерянный в глубине незнакомого спального района. А потом еще пол дня лазил по заваленным ржавым железом сладам. Вместе со мною по складам лазила аппетитная полногрудая девушка с цифровой «мыльницей» – фотограф из местного рекламного агентства. Я рассматривал ее длинную джинсовую юбку с волнующе-низкой талией, изгибы татуировок вокруг ее крепких бедер, и ощущал себя лишним в этом мире.
А потом, на вокзале, встретил Тамару. Хотя я очень хотел ехать один.
В автобусе был телевизор. Тамара спала, забравшись с ногами в кресло. А я пялился в экран. За время пути успели показать две занудных американских комедии.
Потом мы остановились на этой автозаправке. Я вышел, привычно сбегал в туалет, походил по магазинчику, встал под навесом, у одной из колонок…
Вокруг было много пространства, заполненного пыльным ветром, землей, травой на земле, горизонтом, облаками, блестящей от гудрона дорогой. А под навесом заправки бродили люди. Им было нечего делать в ожидании автобуса, и они просто бродили. И каждый не знал, куда идет, и зачем останавливается, поворачивается, смотрит на небо. На их лицах было видно недоумение: зачем они здесь, что им здесь делать, почему автозаправка? Кто-то курил одну за другой. Кто-то затевал разговоры с одинокими попутчиками. И в разговорах слышна была та же растерянность. Потому что непонятно, как нужно разговаривать с человеком, случайно встретившись на автозаправке.
Я смотрел на небо, ветер, людей, магазин. И видел Бога. Я понимал, что его видят все и всегда. Что каждый из бесцельно бродящих по этой заправке смотрит в глаза Богу. Я оглянулся. Куда бы я ни смотрел, все было Им. Каждая пылинка, каждое слово, каждый взгляд и каждая теплая монетка в кармане джинсов. Я улыбнулся и тихо засмеялся. Ветер вздул пыль на дороге, поднял ее стеной и обрушил на заправку. Люди стали отворачиваться, побежали к магазину и автобусу. А я снова засмеялся, и хотел сказать ему «привет». Но не стал. Я посмотрел в небо, и на лицо мне упали тяжелые капли летнего дождя.Розово-закатное землисто-черное картофельное поле, с бесконечными рядами шершавых кустов темно-зеленой ботвы. Мягкие перекаты холмов до горизонта. Белые перистые облака. Синее небо. Белый конь.
Я до сих пор не могу понять, что произошло в том поле. Как будто мне что-то было сказано, и я не смог разобрать слов.
Конь был привязан к могильной ограде. Это было в том месте «Объекта 1200», где с одного, крутого склона оврага мрачной стеной шли на закат дюжие сосны. А по другому, пологому склону – убегало от сосновой пехоты перепуганное поле, разлетаясь картофельными грядами.
Мы с Машкой вышли из сосновой тени и остановились. Прямо из картошки, на холме, торчала в небо серая прямоугольная стела. Ее окружала широкая ажурная решетка из гнутых арматурин. И к решетке был привязан конь. Еще у самой стелы виднелась лохматая человеческая голова, будто человек сидел, привалившись спиной к камню. Конь встряхивал длинной гривой и переступал с ноги на ногу. А закатное солнце светило поверх коня и картошки.
Мы первый раз были в этом месте «объекта».
– Красиво, – сказал я Машке, – Я и не знал, что так близко от города есть такие красивые места.
– Да, – сказала Машка, – Смотри, какой конь.
Мы часто гуляли по полям и лесопосадкам «объекта». Останавливались под развесистым узловатым карагачем или молодым кедром, лежали в обнимку прямо на траве. Иногда пытались взобраться на дерево. Бродили по извилистым дорожным проплешинам. Здесь было почему-то много дорог, свежих, с лужами в черных выбоинах, и полузаросших, мягких от мышиного горошка и дикой клубники. Мы гуляли до темна, чтобы увидеть, как восходит огромная оранжевая луна, похожая на гигантский грейпфрут. Из города луна виделась маленькой и бледной. А здесь я ее однажды принял за ярко освещенное здание на горизонте, а потом – за воздушный шар.
А в тот раз я спросил Машку:
– Что это за могила? С оградой… И кто там сидит?
– Пойдем, посмотрим, – Машка подтолкнула меня вперед.
Мы осторожно спустились в овраг, перешагнули через тихо звенящий ручей, и поднялись по отлогому склону.
Внутри могильной ограды все было вытоптано до голой земли конскими копытами. Конь блестел розовым глазом, дергал пепельно-белой головой, и ограда шаталась от натяжения уздечки. Слышно было, как он дышит, с хрипом и протяжно. Основанием стелы служила квадратная плита сероватого мрамора. На плите, спиной к стеле, сидел щуплый лохматый старик и читал книжку, держа ее на коленях. Его седая голова наклонилась так, что не видно было лица.
– Здравствуйте, – сказал я.
Старик поднял на меня взгляд, но взгляда у него не было. На измятом щетинистом лице поблескивали за воспаленными веками два глянцевых бельма. «Как же он книжку читает?», – подумал я. А вслух спросил:
– Чья это могила?
Старик встал. Он был ростом мне по грудь. Он подошел ко мне на несколько шагов. И в то же время появился в воздухе странный свистящий и скрежещущий звук, будто кто-то быстро царапал гвоздем лист железа. Я не сразу понял, что это говорит старик. И не сразу сумел уловить в хрипе слова. Он произносил их, не шевеля губами, лишь чуть-чуть раскрыв рот, вкладывая в каждое слово свистящий выдох. Мне стало страшно, а потом я услышал:
– Генерал. Японский генерал. Здесь похоронен японский генерал.
– А как его звали?
Я отвел взгляд вверх и немного в сторону, чтобы не смотреть на старика. Солнце уже почти село. Оно перестало быть розовым и стало воспаленно-красным. Далекие облака чернели поперек распухшего диска.
