Андрей Юрич - Немного ночи (сборник)

Машка была моим первым желанием. Я попросил Бога дать мне ее. Тогда я еще не был с ней знаком. Мне шел двадцать второй год, я жил один и не знал женщин. Я просто и честно сказал Ему: «Господи, дай мне женщину, которую я буду любить, и которая будет любить меня. Пусть она будет не умной и не красавицей, лишь бы любила, лишь бы стала мне родной. И пусть у нее будет большая грудь, и пусть ей очень нравится секс, потому что это важно».

Но я допустил ошибку. Я не верил в любовь и просил любви. Я считал, что любви не существует, и весь мой мир покоился основанием на этой истине. Поэтому когда появилась Машка, я уподобился человеку, построившему дом свой на песке. Первая же волна Машкиной любви обрушила стены моих крепостей, и я утонул в ее море.

Она тоже не верила в любовь. И я, со своим неловким новорожденным чувством, оказался для нее таким же разрушителем. Мы не верили друг другу и не верили друг в друга.

И вместо того, чтобы спасать друг друга, мы пытались расстаться, не понимая, что уже неразделимы. И однажды, когда боль стала непереносима, я понял, откуда она взялась в моей жизни. Она была именно такой, какую я просил. Мне все было дано в точности по моему слову.

Однажды я был крещен. Это было летом. Я точно запомнил то странное стечение обстоятельств, которое привело меня к храмовой купели. Началось все с Рагимова и ботанического сада. Я пришел к Рагимову. Он как-то вяло, и не первый год, уговаривал меня покреститься. А я искал работу. У меня не было никакой специальности, зато была Машка, которую надо было кормить, кот, которого тоже надо было кормить, и старенький дом, который надо было как-то содержать. Я только-только выписался из больницы, где пережил пустяковую операцию на колене и клиническую смерть от ошибки анестезиолога. (Было совсем не похоже на все эти описания с туннелями и полетами под потолком операционной. Скорее напоминало перезагрузку компьютера. Но это не важно. В той смерти я не встретил Бога – только мягкую черную тишину.)

Поиски работы я начал с того, что обратился к Рагимову. Он был руководителем литературной студии, которую я посещал в течение учебного года. А чем он занимался летом – я не знаю. Подозреваю, что ничем. Стихи писал. Он нашел мне работу удивительно быстро – за пару дней. Косить траву в ботаническом саду.

Ботанический сад был геометрически правильной рощей чахлых саженцев, потерявшихся в сплошных зарослях полыни, осота и чертополоха. Мне выдали дисковую косу с бензиновым приводом, которая крепилась на поясе с помощью особой упряжки. И в этой упряжке я ходил целыми днями под солнцем и дождиком, сражаясь с полынью. Иногда нечаянно скашивал деревья. Загорел дочерна.

Помимо меня в ботаническом саду были постоянные и эпизодические персонажи. К постоянным относились четыре охранника, дежурившие через сутки, сменами по двое, и мой напарник Мишка. Эпизодическими были седой краснокожий директор сада, тетки-ботанички, следившие, как школьники и студенты окучивают деревья, и собственно школьники и студенты, бездарно тупившие об грунт лопаты и тяпки.

Ботанический сад, эта удивительная полудикая поляна на краю города, сбегал своими гектарами к берегу речки. Он был полон энергии. Энергии полового влечения.

Через сад к реке постоянно пытались прорваться какие-то парочки в легковых автомобилях. Но сад был огорожен, проезд закрыт, парочкам было лень давать крюк в объезд. Они останавливались в сотне метров от будки с охранниками и занимались своими житейскими делами прямо в покачивающихся машинах. Охранники клялись, что иными вечерами у въезда в сад выстраивалось до восьми автомобилей. Любимой шуткой охранников было подкрасться к дрожащему от страсти средству передвижения и постучать пистолетом в стекло. Это была злая шутка, но охранников можно было понять. Сад пару раз посещал губернатор, и перед каждым его приездом им приходилось ходить со столовыми вилочками по территории – собирать презервативы.

Охранники не уступали посетителям в жизнелюбии. Двое из них, бывший десантник Игорь и настоящий милиционер Игорь соревновались между собой в половом смысле. Условия игры были просты – нужно было за один вечер познакомиться с женщиной и заняться с ней сексом, не истратив ни копейки денег вообще. Побеждал тот, чья женщина оказывалась богаче. Игорь-десантник был скуп на слова и описывал все вкратце. А Игорь-милиционер растягивал рассказ на весь день. Слушать его было весело. Он рассказывал о вещах, про которые мы с Мишкой только слыхали, хотя сами были уже не мальчики.

Теток-ботаничек тоже пробирала энергия жизни, но они сублимировали ее странным образом. Одна тоскливо бродила вокруг меня. Когда я, полуголый и злой, воевал с чертополохами и мышиным горошком, она помогала распутывать увязший в траве диск и объясняла схему расположения деревьев, вздыхала, как больной кит, и глядела на меня умными голодными собачьими глазами. Две других, в вагончике охранников, угощали Мишку чаем из трав, от которого Мишка становился как пьяный и не мог уйти от них. Он сидел, стараясь не закрывать слипавшихся век, а они, хихикая, рассказывали ему фривольные истории. Еще были студентки без числа и школьницы старших классов, иногда ночевавшие в вагончике.

Милиционер Игорь два месяца присматривался ко мне, а потом спросил, чем я собираюсь заняться после того, как в ботаническом саду кончится трава. Я не знал. Меня это беспокоило. И он предложил мне работу. Несложную, непыльную, незаконную, связанную с женщинами и деньгами. И он смотрел на меня глазами, сквозь которые на меня смотрел еще кто-то. И такой взгляд не казался странным здесь.

Я сказал, что подумаю, а через несколько дней он назначил встречу, на которую я должен был прийти, чтобы сказать окончательное «да».

Я помню, как перед этой встречей сидел в своем домике, на диване, с надетыми до колен джинсами, и ждал. Я не знал, как поступить, и хотел, чтобы кто-то указал мне. Я попросил Бога: «Дай мне знак! Прямо сейчас! Явный знак, который я не спутаю ни с чем и смогу понять в одном смысле». Минуты текли жидкими кристаллами по циферблату часов, и ничего не происходило. Комната была залита теплым вечерним золотом. Воздух стоял в пролете окна, не трогая тюлевой занавески. А у неба над луговым горизонтом был привкус дождя и дорожной пыли.

Я ждал сорок минут, не надевая штанов. Машка спрашивала меня, что случилось, и никто не давал мне знака. Тогда я понял, что жду напрасно. Встал, надел джинсы, застегнул ремень и пошел к выходу. Когда я выходил, на холодильнике заверещал пейджер. Я вернулся, взял его и прочитал: «Приезжай завтра к десяти для крещения. Рагимов». Я прислонился к холодильнику. И, видимо, у меня поднялось давление, потому что в голове шумело, и было тяжело стоять. Я прошел в комнату, снял джинсы и лег на диван лицом вниз.

Рагимов купил мне красивый серебряный крестик и три иконки. Иконки стоят у меня до сих пор, а крестик я выбросил. Сорвал с груди и швырнул от себя. И он так долго-долго летел, невидимый в темноте. Так долго, что я даже испугался – не пропал ли он, не улетел ли на небо. А потом он загрохотал, как порванная якорная цепь. А я стоял, тоже невидимый в темноте, сжав кулаки, и кулаки эти были мокрыми от слез.

Это было в месте, которое называется «Объект 1200». После войны здесь был устроен большой лагерь для пленных японцев. Бараки, вышки, колючая проволока. Отсюда их водили колоннами в город – строить исторический центр. Но я не видел всего этого. Потому что задолго до моего рождения японцев вернули в Страну Ямато, «колючку» сняли, вырыли столбы охранных вышек, а фундаменты бараков соскоблили с лица земли бульдозерами. Так что их теперь не найти в траве.

Потом несколько лет сюда водили колоннами школьников и комсомольцев – сажать сосны, рябины и кедры. Засадили почти все. А что осталось пустым – отдали под пашни расположенному неподалеку училищу для трактористов и сельхозмеханизаторов. И училище каждый год засевает поля картошкой, пшеницей, овсом и рожью поверх японских могил. Несколько могилок остались – холмики с истлевшими деревянными столбами без надписей. Есть несколько мраморных надгробий. Их установили молодые японцы, которые приезжали сюда. Они искали могилы в кустах малины. Часть вскрыли и увезли кости на родину. Часть накрыли мраморными плитами. Еще они сделали бронзовые таблички на мраморе, но бронзу быстро украли. Мрамор здесь не нужен никому. На этих плитах пастухи накрывают свой обеденный стол, когда коровы бродят по склонам оврагов.

Я жил рядом с этим местом. Иногда мы с Машкой ходили сюда гулять и собирать дикую клубнику и малину. Малины было очень много в мрачных сосновых коридорах, а клубника росла на холмиках. И вообще место было красивое, с мягкими перекатами полей, оврагами, ручьями и круглыми болотцами.

Потом к нам приехала мама. Насовсем. И выяснилось, что жить вместе мы не можем. И мне надо опять куда-то съезжать, быть бездомным, арендовать тесные комнатки-клоповники в общагах, где в гулких коридорах молчаливые дети строят домики из водочных бутылок и пластмассовых шприцов. Меня начинает трясти всякий раз, когда я представляю себе это. Но я был не нужен маме в ее доме. Ей нужен был маленький мальчик, ясноглазый и ласковый – чтобы кутать его в теплую одежку, баловать вкусным и даже находить ему девочек, потому что он подрос. А я не вписывался в образ, и ее лицо принимало тупое бульдожье выражение каждый раз, когда она обнаруживала несоответствие. Я думаю, что она никогда не любила меня. Даже самый сильный материнский инстинкт не становится любовью. Он мешает любить, потому что, как любой инстинкт, ослепляет. А чтобы любить, нужно ясно видеть.