Татьяна Соломатина - Мало ли что говорят
Н2О – она везде Н2О. И в грязной луже, и в горном альпийском источнике, и даже обращённая волной в недрах далёкой звезды. Но одни и те же молекулы в разных вселенных различны.
Они с дедом дружили с её двух до семи.
Андрею не сиделось на месте, и вся орда дружно переезжала за ним. Он их пугал, и он их притягивал. Он был тем самым сверхплотным веществом, по мере приближения к которому пространство изгибается и становится похожим на воронку. Им было страшно, но они не могли иначе. Соне было страшно вместе со всеми, но она всегда хотела заглянуть в «бутылочное горлышко».
Дед лишь однажды оказал Сонечке публичное внимание. Помнится, ей было лет пять или шесть. И у неё было повышенное внутричерепное давление. Оно случалось несколько раз в Сониной жизни и позже, но тогда был первый эпизод.
Сильно повышенное черепное давление – это когда голову сверлят изнутри.
Мать, отец, бабка и медсестра гонялись за Соней по всему дому, пытаясь сделать укол. Она уходила от них, выкидывая фортели, покруче, чем реактивные истребители на авиапараде, и с таким же рёвом. Пару раз её ловили, но упускали. Уколоть кого-то, кто бьётся головой об стену – и это не метафора, – колотит ногами во что попало и орёт «ненавижу, чтоб вы сдохли!» – это та ещё задача. И тут в дом зашёл Андрей. Все онемели, кроме медсестры, которая не была в курсе семейных хитросплетений. Дед рявкнул медицинскому работнику: «Заткнись!» – и вытащил из-за спины пластмассового крокодила:
– Резерфорд. Он нашёлся. Ты оставила его у меня в Будке. Пойдём ко мне.
И они пошли.
И Андрей сделал Сонечке укол. И она уснула у него на диване. Он укрыл. И, как всегда, долго рассказывал что-то. Про математика Нэша, теорию игр и про Гарвард.
* * *«Дед умер. Бабка умерла. Я выросла».
Это вешки.
Между ними были шаги, шорохи, повизгивание Сониных вселенных и жёлтая муть времени.
Поволжье.
Москва – в оттенках крутых волжских берегов.
Одесса, плывущая по фарватеру Кутузовского проспекта.
Поволжье с запахом моря… Бесконечная вереница детства. Вкусные мечты. Соня никому ничего не говорила и не объясняла. Лишь однажды, сделав исключение, поведала кому-то, что до сих пор, если закроет глаза, то как будто кусает что-то резиновое, видит огни порта внизу и чихает от пыли и акаций… Человек насторожился. И Соня перестала рассказывать навсегда.
«Я совсем не выросла».
Пока не появился один сумасшедший в формате Вин Дизеля. Он легко мог швырнуть дубовый комод через всю комнату. Рассказывал ей о Вселенной так, будто её и создали вчера и только для того, чтобы он смог ей об этом рассказать. Вся родня – вне зависимости от пола и возраста – вела себя с ним, как дети своих детей. И он презирал любые напитки крепостью менее сорока градусов, за исключением родниковой воды и зелёного чая.
Начало их жизни было коротким, как штрих карандаша неродившегося художника, – он сказал:
– Пойдём ко мне.
Но она была уже достаточно взросла и набита разменянными пятаками. Поэтому спросила:
– Куда?
Он ответил совершенно серьёзно:
– Домой.
Соня очень любит рассказывать ему про свои вселенные.
«Теперь я никогда не вырасту».
А он отвечает, что это уже – высший пилотаж!
* * *А Гарвард?..
А что – Гарвард?
Континент такой есть прямо на глобусе. То есть – на земном шаре. На континенте написано: Северная Америка. В Северной Америке есть Соединённые Штаты. А в Соединённых Штатах – штат Массачусетс. В Массачусетсе – столица. Город Бостон. А в городе Бостоне – река Чарльз. Та, где Сонечку Джош с Майклом катали вдоль и поперёк. Вдоль – потому что вечером очень красиво. А поперёк – потому что мосты. А за рекою Чарльз есть городок Кембридж. Он как бы тоже Бостон, но не совсем. Как Бирюлёво, например, или Мытищи. Только в Бирюлёво в основном спят, а в Кембридже – живут, потому что там и работают. В Массачусетском технологическом, из которого Воннегут. И – внимание! – Гарвардский университет. Собственной, овеянной романтическим флёром из дедовой Будки, персоной.
Пачка «Мальборо» в Кембридже стоит почти на два доллара дешевле, чем, к примеру, в Бруклайне. Учёные много курят – «дымок добавляет скорости», ха-ха.
А ещё в Гарварде есть шикарный, потрясающий Book Store, в котором можно долго и тупо бродить, пить кофе и вообще. Курить, что правда, можно только на улице. Поэтому все мостовые Кембриджа к вечеру усеяны бычками. Которые к утру чудесным образом исчезают.
В Кембридже есть публичные библиотеки. Газета «Кембридж-Кроникл». Школы, Торговая Палата. Есть даже общественное телевидение.
Началось всё это в 1630 году, когда семь сотен пуритан с гиканьем попрыгали с высокого борта парохода. Растянули шатры, сварили кофе на костре и завалились спать на тюках. Получилась Massachusetts Bay Colony.
Немногим позже – в 1637-м, – когда первые колонисты наконец разобрали последние тюки, прибыл некто Джон Гарвард. Мотивация – как водится. Отец скончался от чумы. Англиканская церковь прохода не даёт. То есть классика жанра: «Я не знаю, о чём вы говорите, но ехать надо!» Домишко в Лондоне продал. Книг на двести фунтов (немалое состояние по тем временам), чтобы все сразу поняли, какой он умный, накупил – и на пароход. Пока книги грузил – вспомнил про жену. Вернулся – забрал – погрузил туда же – и поплыли. Плыли так, чтоб все книги успеть прочитать, – четыре месяца. Поэтому приняты были тепло, и Джона сразу в школьные учителя записали. Так как у первых колонистов за семь лет как раз подросло то, что успели заделать на тюках по приезде в 1630-м, и теперь эту поросль надо было учить уму-разуму, чтобы в сорняки не превратились.
Они тут землю копали и детей делали по-пуритански, а он – книги четыре месяца читал. Поэтому он на них произвёл неизгладимое впечатление. Как консервная банка на вождя африканского племени тасили. И как-то апрельским днём, а может, и вечером 1638 года коммуна назначила его «кем-то таким, который будет рассматривать всё, относящееся к сфере закона». Джон Гарвард навалившегося груза ответственности не выдержал и взял да и помер 14 сентября 1638 года. Дядька он был суровый, поэтому денег жене оставил только половину. Та половина – которая его жена, может, и гневалась, хотя – вряд ли, потому что пастор. Идеальный пастор пуританский – он не только учит библейским заповедям, а ещё и контролирует исполнение. Хоть бы и с того света. Энн Гарвард хоть и боялась, но подумала головой да спустя чуть больше года снова выскочила замуж. Опять за школьного учителя, и снова – пастора. Вот так ей не везло. А на половину, не доставшуюся «половине», – основали университет в Ньюпорте. То есть – в Кембридже. Путаница у них там, как и у нас, – то Набережные Челны, то Брежнев, а то снова – Петербург и Нижний Новгород. Строили тогда быстро – не то что сейчас, и уже в 1639 году построили. Имя присвоили наследственное – Harvard. Потому что кто университет платит – тот его и танцует вот уже триста шестьдесят шесть лет. Что характерно, строительство контролировал новый супруг Энн Гарвард – Томас Эллен. А поскольку пастора все пуритане боялись до дрожи в библейских местах, то деньги никто контролировать не мог. Напротив – соседи радостно собрали ещё четыреста фунтов и отдали их на строительство, чтобы пастор-учитель не так жестоко проповедовал.
С тех пор так и живёт этот университет. Частный. Входит в «Лигу Плюща». Факультетов много. Студентов порядка шести-семи тысяч. Кампус сто пятьдесят четыре гектара занимает.
Прекрасная медицинская школа. Лаборатории – с ума сойти какие! В одной из них Соня виски пила с бывшим одесситом и говорила о ПЦР. Убедилась, что её, как и прежде, ни в чём не убеждают аббревиатуры, а лишь физика процесса. Вселенская физика тех, кто любит своё дело. Свою магию. Умеет пользоваться мозгом. И способен отключать его во имя Озарения.
Поэтому и помнит она только о своей физике. О том, что была там, куда её бабушка Полина, будучи совсем ещё маленькой девочкой, шла на пароходе. О том, где никогда не был её ныне покойный дед Андрей. О бесчисленных белках. Об эстетике красного кирпича. О легендарности этого места. О пачке «Мальборо» за четыре пятьдесят, «identity please!». О том неуловимом, что было у неё в голове – уже не вспомнить откуда. О том, что кампус, насквозь пропитавшийся запахом китайской пищи и ватных гамбургеров, для неё, Сони, пах пирогом с мясом и грибами, а витые косы плюща на красном кирпиче были верхом изысканности. О том, что нет Америки и России, Соединённых Штатов и Российской Федерации, а лишь потрескавшаяся холщовая карта. Над потрескавшейся холщовой картой сияет пегий пыльный глобус. Внутри пегого пыльного глобуса… Кто его знает… Может быть, и сейчас притаилась бутылка первача. Кто в это верит?
Соня – верит.
P.S.
«Я всё ещё кусаю мир, смотрю в мир, нюхаю его и наслаждаюсь им. Если мне удаётся отключить тупую машину для добывания пятаков. И вот тогда Мир одаривает меня неограниченным кредитом. Не верите в Бога? Не верите в Любовь? Ну, поверьте хотя бы в Гарвард. И он с вами обязательно приключится. Я, например, знаю, что дед знает. Знает, что я была в Гарварде. Знает, что я люблю гармонию букв больше, чем гармонию цифр. И это совершенно не важно. Потому что ключевое слово – гармония. А она – не в буквах и не в цифрах. Не в Америке и не в России. Она – в Мире. В Мире, воспринимаемом мною прямо».
