Татьяна Соломатина - Больное сердце (сборник)

Татьяна Соломатина

Больное сердце (сборник)

Постоянная переменная

Столько событий за целый год —Убито много людейРазными скучными способами.На каждый утонувший пароход —Сто человек с насморками,И пятьдесят – с поносами.Из них сто двадцать восемь —Неизлечимы.Из них восемнадцать – мужчины.Папа Хэм любил корриду.Оставшиеся в живыхБорются со СПИДом.Вот такие дела —Наступил Новый год.На пристани ждетСвежепокрашенный пароход!

1. Ответственный дежурный врач

Петр Александрович смотрел на жену. Во сне она была особенно некрасива. Куцые седые волосы размазались по белой наволочке. «Как свалявшаяся собачья шерсть», – подумал он и тут же больно получил в солнечное сплетение от совести.

– Черт! – Все еще красивый форматный мужчина без малого шестидесяти лет ойкнул и присел на краешек кровати.

– Петенька, опять болит? – произнесла женщина сквозь сон. – Проклятая язва! Почему ты себя не бережешь? Разве в новогоднюю ночь некому дежурить? – Она привстала и нежно погладила его по щеке.

– Света, ты прекрасно знаешь, что праздничные дни, а особенно – ночи, в роддоме наиболее ответственны.

– И больше в Новый год дежурить некому? – в который раз спросила жена, заранее зная ответ.

– Некому, Свет.

– А Ленка твоя?! – Она встала, набросила халат и начала причесываться перед зеркалом.

«Господи, если бы не эти клочкастые спутанные пейсы»…

– Эй, о чем задумался?! А Ленка твоя?!

– Ленка «моя», как ты ее изволишь величать, – начмед. А им по штату не положено ночных дежурств.

– А заведующему родильно-операционным блоком положено?

– Положено. И еще сверху придавлено.

– Вот-вот… А что тогда твоя Ленка там по ночам делает, если ей не положено?

– Елена Николаевна по ночам роды принимает, оперирует своих девочек или если особо сложные случаи.

– И свои девочки и особенно особо сложные случаи, – насупилась жена, – возникают именно на твоих дежурствах?

– Не только. Поверь, она бывает в роддоме по ночам гораздо чаще, чем я. – Он улыбнулся через силу. «Ничего, еще полчаса, и ты уйдешь на работу. Всего тридцать минут между туалетом-ванной-кухней, и все», – проматывал он спасительную мантру.

– Я сварю тебе овсяной каши.

«Успокойся, продукты успеешь купить по дороге, а уж девочки сообразят». Он мечтательно улыбнулся.

Надо сказать, что Светлана Григорьевна, почтенная супруга Петра Александровича, мать двоих взрослых сыновей и четырежды бабушка, совершенно зря ревновала своего мужа к Елене Николаевне. Это было так давно, что уже могло считаться археологическим артефактом. Сто лет назад, когда Санька и Ванька еще пускали пузыри в близнецовой коляске, а Петр Александрович был молодым тридцатилетним, хотя уже и многоопытным хирургом, в родильный дом – еще не этот – пришла совсем юная ординатор Елена Николаевна. У нее была русая коса до пояса, стройные ноги, тонкие запястья и совершенно правильные черты лица. Будучи классически красивой женщиной, она отнюдь не производила подобного впечатления. Все благодаря пресной близорукости глаз. Но она была покорна, позволяя Петру Александровичу наматывать косу на ладонь. Такая у него была странная прихоть. Молодая жена после очередного бытового скандала в пику ему постриглась чуть ли не наголо… Ох, как не вовремя появилась Лена с ее безразличными глазами. Роман длился три года – как раз столько, сколько потребовалось жене Свете вновь обрести подобие косы, а ординатору Елене Николаевне – выучиться у Петра Александровича ремеслу и сменить его на более перспективного любовника. Уходить от жены она никогда не просила. Он сам как-то предложил, мол, если хочешь… Но она лишь рассмеялась. Смех у нее был такой же пресный – под стать глазам.

После окончательной отставки в апогее страдания он даже уволился. И Елена Николаевна поменяла место работы – перейдя на повышение.

Спустя пятнадцать лет, когда Саша и Ваня уже неумело елозили по своим щекам папиной бритвой, Петр Александрович и Елена Николаевна снова встретились. В только построенном крупном родильном доме, входящем в состав многопрофильной клинической больницы. Его пригласили заведовать отделением гинекологии, а она была назначена «сверху» начмедом – заместителем главного врача по акушерству и гинекологии. Де-юро. Де-факто Елена Николаевна являлась главным врачом родильного дома. Встретились как две старые полковые лошади, поржали над прошлым, по-товарищески впряглись и потащили этот нелегкий лечебный и административный плуг по кочкам женского нездоровья, оврагам плохого финансирования и прочим лесам, перелескам и болотистым местностям, обозначенным на карте как «государственная медицина». Жена Света закатила, было, истерику и… очень быстро поняла, что попала «не в тему». Тем не менее вяло, но перманентно подкармливала необоснованные подозрения настоящего мумифицированными фактами прошлого.

Александр Петрович вместе с Иваном Петровичем покинули родовое гнездо, обзавелись собственными стойлами, и Петр Александрович, проснувшись однажды утром, обнаружил рядом с собой в постели совершенно чужую, седую почти, пожилую женщину, которая называла его Петенькой. Кажется, именно тогда впервые у него нашли вначале гастрит, а потом перестраховались и поставили язву желудка. От болевого синдрома долгое время ничего не помогало. Ни клинических, ни лабораторных, ни даже инструментальных признаков чего-то фатального – не было. А боль – вот она. Страшная, сгибающая пополам спастическая боль. Особенно по утрам при виде жены. Гастроэнтерологи и друзья-хирурги были уже почти в тупике – Петр таял, его всегда такие живые глаза стали близнецами белесых безжизненных очей начмеда. И тут появилось оно – Самое Лучшее Лекарство от язвы. Вернее – от «экзистенциальной тоски», как именовал сам Петр Александрович свое внезапное недомогание.

Анечка. Акушерка. У нее была русая коса до пояса, стройные ноги, тонкие запястья и совершенно правильные черты лица. Будучи классически красивой женщиной, она еще даже не понимала, какое впечатление производит и тем более будет производить на мужчин. Ей было всего восемнадцать. Глаза ее сияли прожектором с ультрамариновыми фильтрами, смех был естественно-обволакивающим, а не искусственно отконтральтированным, как это свойственно более зрелым прелестницам. Она была жизнерадостна, как Винни-Пух, слопавший чужой мед, печальна, как Ослик Иа, потерявший хвост, и бестолкова, как Пятачок, уничтоживший воздушный шарик. Короче – она была естественна до одури. И Петр Александрович потерял голову. К тому же Анечка позволяла Петру Александровичу наматывать косу куда угодно и при этом была ласкова и беззащитна, как двухнедельный щенок.

Петр Александрович перевел Анечку из приемного отделения в физиологический родзал, на что Елена Николаевна, хоть и покачала укоризненно головой, но закрыла свои ситуативно близорукие глаза.

– Петь, это пахнет педофилией! – усмехнувшись, сказала она ему за плотно закрытыми дубовыми дверьми кабинета начмеда. – Пятьдесят восемь минус восемнадцать будет сорок. О чем вы вообще разговариваете-то?!

– Лена, я с ней не говорю. Я с ней отдыхаю. Прижмется ко мне и водит пальцем по лицу. Я просто лежу. Поставит какую-нибудь гадость в DVD и смеется. А мне приятно.

– Тебе явно нужна была дочь. – Лена затушила бычок в пепельнице.

– А тебе явно не надо было делать тогда аборт. Теперь ни дочерей, ни сыновей. Только муж-альфонс. Насколько он там тебя моложе?

– Всего на десять. Не ехидствуй. Кто старое помянет – тому глаз в жопу.

– А кто старое забудет – тому оба на хер. Все хорошо, когда до конца. Я поражаюсь тебе, Лен. Всю жизнь принимать роды, всю свою длинную женскую жизнь принимать и принимать эти проклятые роды у чужих женщин и так и не захотеть своих детей?

– Петь… Давай не будем заводить шарманку, а?

– А машину ты зачем своему жиголо купила?!

– Слушай, хорош уже ворчать. Во-первых, никакой он не жиголо. У него своя работа, он ее любит, не его вина, что дохода она не приносит. А моя – приносит. Смогла – купила. Не могла бы – не покупала. Он бы и так со мной жил, не изволь беспокоиться. Ты своей малолетней пигалице вообще квартиру купил. Слава богу, хватило ума записать на себя, не совсем еще в маразме, видимо. Ты что от меня хотел? Чтобы я ее заявление на перевод из приема в физиологический родзал подписала? Я подписала. Нарушая все правила. Чего ты от меня еще хочешь? Психоанализа? Это, Петь, не ко мне. Это к другому доктору. Иди, плати денежки и неси на здоровье все, что твоей душеньке угодно. Водит она ему «пальцем по лицу»! Сейчас разрыдаюсь. Все, иди отсюда. Через полчаса смотрим девочку из второй палаты в патологии.