Инна Тронина - Операция «Купюра»
– Чистый? – испуганно переспросил Саша. – Чистый… – повторил он непослушными губами. – Когда ты его получил? Почему раньше не сказал?
– Я тебе сразу же показал, как только увидел. Сегодня утром из ящика вытащил. Ты даже предполагал, что тридцатого числа это случится. Теперь у меня одна задача – до вечера дожить.
– Сева, вот беда-то! А я уже улетаю в Москву, через три с половиной часа. Захар в командировку послал.
– Улетаешь? – Грачёв непонимающе смотрел на Минца. – Ты же только оттуда вернулся!
– Гагика надо было выручать, и я вызвался. Вернусь завтра во второй половине дня. Но остаются же и Михаил, и Тенгиз, так что не беспокойся. Они тебя не отпустят одного. И ночевать тебе, скорее всего, нужно не дома. Эх, ну что же так, я бы тебя к себе отвёл! Правда, холод у нас собачий…
– Да чего уж там, поезжай! – Всеволод отвернулся и подумал, что пусть уж скорее всё кончится.
Минц торопливо вернулся к столу Горбовского и что-то сказал ему на ухо.
Захар с досадой отмахнулся:
– Что ты, Саня, как истеричка? Сначала вызываешься ехать, а потом передумываешь. Тут не театр, а отдел борьбы с организованной преступностью. Всё должно быть чётко, однозначно. Телетайп на тебя ушёл, Гагик дела собирается передавать, и вдруг – тоже мне! Билет на тебя забили, так что изволь выполнять приказ!
– Не получилось… – Саша похлопал Всеволода по плечу. – Надо надеяться на лучшее, не падать духом. Меня Стеличек и его дядюшка давно приговорили, а я всё живу. Одного из них похоронил, может, и другого доведётся. Так что всего тебе доброго! Держись! А теперь, извини, мне пора. Завтра обязательно увидимся – меня такое предчувствие. Вот увидишь, что я прав…
Минц лёгкой поступью удалился в общую комнату, где его нетерпеливо поджидал Гамбарян, и Горбовский поспешно открыл совещание.
* * *Квартира Вениамина Баринова находилась на Васильевском острове, на углу Малого проспекта и Восьмой линии. Пока добрались туда на «Волге» от Литейного, совершенно продрогли, хоть печка и жарила вовсю.
Обыском занимались Барановский, Ружецкий и Сеземов; последний подобрал и понятых из числа соседей. Грачёв, со своей стороны, задал Баринову несколько вопросов – очень конкретных, непосредственно относящихся к обмену вырученных за оружие денег. Узнав, что с ним беседует сотрудник КГБ, Вениамин Артёмович испугался его больше, чем всех остальных. И беспрерывно доказывал, что по этой части не виновен.
– Милиция, ОБХСС – понятно, грешен, – соглашался горе-банкир, и по жирному лицу его градом катились слёзы. – Я ничего такого не знал – ни сном, ни духом. Меня, получается, ввели в заблуждение. Я ни в коем случае не хотел совершить измену или что-то такое, потому что понимаю свой долг гражданина…
– Получается, по-вашему, отмывать преступно нажитые деньги в процессе обмена – это недостаточно серьёзное преступление против государства? Вы же не соседу в пятак дали, чтобы простым хулиганом себя чувствовать. Знаете, наверное, что раньше фальшивомонетчиков в кипящем масле варили или заливали им глотку расплавленным оловом, а после колесовали? И любые другие преступления, связанные с деньгами, карались всегда очень строго. Отделение Сбербанка – не ваша частная лавочка, это вы понимаете? Так что вы своими действиями ставили государственную безопасность под угрозу, и могли этого не понимать. Я ещё пока не говорю о том, что деньги эти получены от продажи нелегально ввезённого в страну боевого оружия…
Всеволод никак не мог понять, что же так громко скрипит – разноцветный старинный паркет, натёртый ещё, видимо, перед Новым Годом, или мороз за узкими стрельчатыми окнами. Батареи были чуть тёплыми, и перепуганная обыском жена Баринова куталась в кротовую шубу. Ярко-красными длинными ногтями она всё пыталась содрать с бархатного платья брошку с бриллиантами, сочтя её, видимо, весомой уликой. Грачёв заметил это, усмехнулся, но ничего не сказал. Бабёнку тоже понять можно – только жить начала, а тут архангелы завалились. Э-эх, преступнички вы мои слабонервные, вам бы наши заботы!..
Прибывшие с Грачёвым сотрудники и незнакомый человек из Василеостровского управления по фамилии Маркузин разложили на столе пачки купюр – новых сотен и пятидесяток. Было тут и достаточно много разнообразной валюты, преимущественно долларов США, а также сейф с ювелирными изделиями, старинным холодным оружием и прочими атрибутами шикарной жизни.
Всеволод пролистал записную книжку, фотоальбомы с очень красивыми глянцевыми снимками. Оглядел набор видеотехники, проигрыватель для лазерных дисков, три здоровенных шкафа морёного дуба с шикарными нарядами – собственно Баринова, а также его жены и дочери.
Тётка с красными от мороза и ветра щеками, не снимая песцовой ушанки, откинув со стола дорогую скатерть, старательно делала опись. Михаил вежливо спрашивал Баринова, нет ли у него оружия помимо того, что хранилось в сейфе. И, если есть, надо сдать его сейчас, а то будут большие неприятности. Баринов отвечал, что огнестрельного он не держит, а всё, что есть, лежит на столе. Ножики из коллекции его папеньки, память дорогая, и потому он просит простить, если что не так. Лопоча и оправдываясь, Вениамин Артёмович то и дело смотрел на Грачёва, будто от его решение зависела судьба благородного семейства.
Слава как раз залез в бар, где выстроились батареи бутылок, от этикеток на которых сразу же начинала течь слюна. Барановский присвистнул, покачал головой и захлопнул дверцу, которая закрылась с нежным малиновым звоном. Одновременно с этим в глубине зеркального бара погасла лампочка, и в комнате немного потемнело.
Всеволод стоял у окна, грел руки в рукавах толстого свитера и смотрел на бегущих по Малому проспекту закутанных прохожих. С близкой Невы тянуло сыростью, из-за которой на морозе становилось трудно дышать. Мама Лара, да и её мать тоже всегда говорили, что на Васильевском острове особенно гнилой климат – даже в сравнении с остальными районами города. А ведь тут, кажется, Пётр Великий хотел устроить свою Венецию – ладно, что не сложилось…
Обыск закончился, и Грачёв уселся подписывать бумаги. Он так и не нашёл рокового письма, и всё время думал, куда же мог подеваться белый лист. Неужели выкрали прямо из кармана, да ещё на Литейном? Но зачем? Чтобы не осталось улик? Но сам по себе чистый лист уликой быть не может. Тут даже угрозу убийством вменить нельзя, не то что доказать нечто более существенное. Со стороны глянешь – какая-то детская игра. А на самом деле – смертный приговор, который уже никто никогда не отменит.
Конечно, на Сашку Минца дуться нечего – он тоже не в санаторий поехал. Арсен – тот ещё мокрушник, И ребята его все в Карабахе воевали – крови никто не боится. Таксистов они перерезали немало, всяких жирных котов и блядствующих девочек. Тех, правда, не особенно жалко, но всё равно люди. Так что перекинуться и в столице запросто можно – это уж как судьба.
– У вас, я вижу, прямо музей! – сказал Грачёв перепуганной хозяйке, которая следовала за ним буквально по пятам. Наверное, боялась, не сунет ли парень в карман какую-нибудь дорогую мелкую вещицу.
Анастасия Баринова жалко, вымученно улыбнулась, развела холёными руками и промолчала. Впрочем, что она могла сказать – всё было до ужаса ясно. Персидский ковёр ручной работы на полу, под потолком – хрустальная люстра, будто бы взятая из оперного театра. Стол с львиными мордами, обтянутые плотным шёлком диваны и стулья. Штофные обои, всякие старинные бюро и секретеры. Чем-то квартира Бариновых напоминала Грачёву дом на Кировском, и ему вдруг расхотелось уезжать отсюда.
Он встал из очень удобного кресла, куда только что присел, и снова дотронулся до батареи. Хоть здесь всё по справедливости – и богачей, и бедняков коммунальные службы города морозят одинаково. Хозяйка квартиры, немного осмелев, первая обратилась к Грачёву. Она вышла следом за ним в переднюю, робко дотронулась до рукава. Всеволод с удовольствием вдыхал запах её дорогих, крепких духов, но виду не показывал и всё-таки держал дистанцию.
– А Веню надолго увозят? – дрожащим голосом спросила она, глядя, как Всеволод надевает свой малахай. – Он ни в чём не виноват, клянусь вам. Если что и было, так только потому, что ему угрожали! Муж боялся за нас с дочерью, потому что опасность была совершенно реальная. Нельзя же требовать от человека такой жертвы!
Анастасия говорила что-то ещё, захлебываясь слезами, а её болонка злобно лаяла на непрошенных гостей. Трясущийся комочек белой шерсти в вязаной жилетке, величавая бледная дама с воспалёнными глазами и размазанной по подбородку губной помадой, набитая дорогим барахлом квартира – всё это заставило сердце Грачёва опять сжаться от тоски. Он опять вспомнил про письмо, которое куда-то исчезло. Что это означало? Может быть, отмену приговора? Да нет, нечего тешить себя надеждой. Раз прислали, будут мочить…
