Александр Вин - Сакура, свадьба, смерть
– Ваш чай, уважаемая.
– Что?! Я задремала?
– Ты уснула.
– А ещё отец мне в детстве рассказывал историю, я плакала…
Взъерошенная коротким сном Марьяна действительно забавно закуталась в свой халат и осторожными глотками пробовала чай.
– Вкусно!
– Шоколад поломать?
– Давай!
Всё ещё тихо за окном.
Там постепенно возникали, конечно, какие-то автомобильные шумы на дороге, но как-то неуверенно, не по-рабочему, не активно.
Скоро будет воскресное утро.
Скоро…
– Отец видел, как я трепетно отношусь к разным червячкам, к лягушатам, курицам, поэтому как-то, без умысла, и рассказал мне про случай своего детства. Множества других историй и не надо, чтобы дочка с тех пор стала доверять отцу…
Он, ещё маленький, с родителями, жил в послевоенной степи. В их зверосовхозе разводили норок, лисиц, а на корм этим ценным пушным зверям готовили много разной другой животины. Гнали табуны старых лошадей, рефрижераторами возили из дальних степей тысячи черепах, однажды из незакрытой машины они расползлись по всему поселку, с хрустом лопались в грязи под колесами машин и тракторов.
Как-то летом в посёлке появилось целое стадо осликов или ишаков, маленьких, ушастых, их тоже пригнали на убой, на корм чернобуркам… Папа со своими друзьями-второклассниками пробрались тогда на ферму, угнали себе по ослику и стали кататься на них по делам: на рыбалку, купаться на озеро. Наивно думали, что убыль незаметная для такого-то огромного стада, да и ишачки были уж очень удобные, ласковые, игрушечные.
Но директор поймал двух мальчишек, оштрафовал их родителей. В те-то строгие времена… Мальчишек наказали, а они решили отомстить. Ночью открыли все ворота фермы, и выгнали осликов на картофельное поле. Под утро в посёлке возникла страшная паника.
Ослики были упрямыми, не поддавались ни строгим крикам, ни командам, никак не табунились, разбежались по двое, по трое, весь коллектив зверосовхоза замучался их ловить! Ну, никак не получалось! И картошка на глазах у всех гибнет, и учтённое государственное имущество разбегается. Тогда директор, сам, на персональной машине, приехал к пацанам, на улицу, с мольбой-просьбой: «Ладно, берите каждый себе по ослику, пользуйтесь! На забой вернёте. Только помогите их сейчас всех собрать!».
Мальчишки согласились. А на время массового осеннего забоя они все убежали из поселка на озеро. Плакали без стеснения там весь день, зажимали уши, чтобы не слушать далёкие стоны ишачков на ферме…
– Твои родители живы?
– Да, стареют потихоньку.
– И моя матушка седая совсем…
– Не грусти.
– Мой девиз – «Спокойный среди бурных волн».
– Тре…
– Тридцать три.
Из кухни в комнату, с чашками и подносом, капитан Глеб Никитин ходил опоясанный большим банным полотенцем.
– А ещё…
– Тоже печальное?
– Нет, скорее наоборот! В школе коллеги как-то по случаю рассказывали. Семья пенсионеров на время отъезда доверила молодожёнам, детям давних знакомых, свою дачу. Мол, и те отдохнут от родителей, вроде как подарок им на медовый месяц, да и дача не останется без присмотра. И, главное, об оставленной там живности нужно было позаботиться: о коте и черепахе. Первые дни молодые ребята честно звонили старикам, что всё хорошо, что к ним в загородную резиденцию приезжают интересные гости, что они устроили там уже не одну вечеринку, а потом как-то подозрительно замолчали…. По приезду хозяев тех ждало честное признание, что сначала с территории их дачи пропал кот, а потом – убежала черепаха. Старики упрекали молодожёнов: «Что же вы пили-то там, со своими гостями-то, если от вас уж и черепаха сбежала…?!».
– Держи, вытри руки.
Глеб подал Марьяне полотняную салфетку.
– И чашку давай, отнесу.
– Спасибо, было очень вкусно!
– Очень, правда?
С подносом в руках, босиком, в полотенце, капитан Глеб оглянулся, сурово оглядывая беззаботную в тёплом сумраке, но совершенно искренне облизывающую со своих пальчиков остатки шоколада, женщину.
Заметив выражение его лица, Марьяна расхохоталась.
– Я ж и позабыла, что ты – повелитель!
– Сейчас отнесу посуду – придётся вспомнить.
– Ого!
– И учти – это самые серьёзные намерения.
Потом кто-то из них выключил уже почти ненужный ночник.
Шторы к этому времени стали совсем прозрачными, но, несмотря на первые проявления естественного серого света, взаимная дремота настойчиво выползала из тихих углов комнаты к ним на смятые подушки, а разговор всё чаще сбивался на повторение отдельных медленных фраз.
– Эй, фотограф! Такой ненадёжный сон тебе не к лицу!
– Отстань…
– Хорошо. На этот раз – пощада.
Капитан Глеб с решительностью встал, поднял с пола большое полотенце, забросил его себе на плечи и направился в ванную. Горячий душ, и сразу же – холодный, снова горячий, а потом ещё холодную воду – на ноги, на шею!
– Фо-то-граф, а…
– За-стре-лю…
– Из-че-го…?
– Из чувства свирепейшей несправедливости, вот! Держись!
Окончательно решив проснуться, Марьяна вскочила ногами на кровать, стремительно прыгнула на мокрые плечи Глеба, и они вместе опять рухнули на простыни.
– Так не пойдёт! Я – чистый и прохладный, а ты…
– А я – красивая и приятная на ощупь, вот!
– Не спорю. Тогда с тебя кофе.
Если женщина приносит капитану Глебу Никитину такой вкусный и горячий кофе, то почему бы и не разрешить ей позадавать ему вопросы о других женщинах?
– А то, что говорят о жёнах моряков, – это правда?
– А что про них говорят?
– Ну, что почти всегда у них заканчивается изменами, и всё такое, прочее…
– Не уверен на все сто процентов, но основания для таких разговоров, несомненно, имеются…
– Да не смейся ты, я же серьёзно!
– Я – тоже.
– А твой личный опыт?
Покусывая губу, Марьяна внимательно следила за взглядом Глеба.
– Опять мелкое шпионство? Снова вторжение в прошлое, в безвозвратно ушедшую личную жизнь главного героя?!
– Нет, я просто про твой опыт…
– Мой опыт?
Глеб задумался, поморщился, качнул плечом.
– Одинаково презираю и людей, которые пытаются меня обмануть, и тех, кто в моём присутствии упрямо пытается совершить очевидную глупость. Остановить женщину, пытающуюся сделать мне больно, – это как бой с тенью. Ненастоящий бой, не на смерть, не на поражение…. Она же слабая! Руки проваливаются в пустоту, если мой удар силён и безрассудно смел; если же я хитёр и в мышцах ещё остаётся энергия про запас, для движения, которое меня бы в нужную минуту, расчётливо, остановило, – то это не порыв!
Был случай, она уходила – и нужно было в те мгновения говорить самое важное, самое искреннее.… Я говорил, но она ушла, хлопнув дверью, не выслушав, мои слова провалились в пустоту. Осталась горечь. Убеждал себя в том, что, начни я тогда хитрить и заранее убеждать её остаться, а она бы осталась, то наступило бы страшное разочарование…
Радость, безумная, огромная, счастливая, только тогда, когда я всей силой ударю врага или у меня получится всей страстью и нежностью удержать или возвратить женщину.
– А возраст женщины, по-твоему, для её поведения имеет большое значение?
– Конечно. Например, безуспешно весёлые дамы бальзаковского возраста – это как пучки и связки невостребованных мимоз и тюльпанов в мусорных баках утром девятого марта.
– Это ты всё напридумывал только для себя или же в большом мире есть какая-нибудь схожая религия?
– Что-то про религию я уже сегодня говорил…. А, вспомнил! Отвечаю – всё перечисленное придумано и произносится исключительно для личных нужд.
– Не доверяешь религии?
– Религиям. Всем, без исключения. Ибо все они предлагают мне относиться к моей сегодняшней жизни как к черновику. Чушь! Я счастлив! Сейчас рядом – ты! А тут какой-то пузатенький и улыбчивый бог, вроде бы кем-то назначенный отвечать за следующие мои жизни, подсматривает за мной, за нами, и, послюнив карандашик, по какому-то придуманному незнакомыми мне людьми праву, подсчитывает, кого из нас направить после смерти в канаву, кого – превратить в мерзкое насекомое, и только изредка умершему достается от него, этого пузатого божка, распределённое счастье – вновь жить в человеческом обличье! Бред.
Впервые Марьяна увидала рассерженного капитана Глеба. То, что он был в этот момент серьёзен, она поняла сразу, но чтобы так….
– Когда я учился в пятом классе, мой не очень образованный отец-шабашник купил мне книгу об Уленшпигеле, фламандского автора Шарля де Костера. Теперь, через полжизни, я знаю её наизусть. Уверен, что оттуда и моё первоначальное отношение к попам. Потом у меня было много возможностей узнать их поближе.
– Попы – это не вера…
– Правильно. И религия – не вера. Вера – это хлеб, это пища, необходимая людям, а каждая отдельная религия – всего лишь соус, добавка на этот простой и настоящий хлеб, а все святоши – конкурирующие коммерсанты, готовые удавить друг друга в попытках организовать успешную продажу именно своего соуса!
