Виктор Мануйлов - Черное перо серой вороны
– Не знаю, – ответил Пашка, чувствуя, как что-то удушливое заволакивает ему грудь. И пояснил: – Огород там у отца…
– Тебе больно? – спросила Светка, дотронувшись до его опухшего лица кончиками пальцев.
Пашка глянул в Светкины глаза и неожиданно увидел, как они затягиваются дрожащей прозрачной пленкой, задохнулся и кинулся в лес, понимая, что и сам вот-вот расплачется, потому что… потому что получается, что она ничего не забыла, все помнит, а он… а ему…
Он шел, размазывая по щекам слезы и комаров, и улыбался, не чувствуя комариных укусов.
Глава 20
– Ты вот что, Светик, – заговорил дядя Владя, едва машина тронулась с места. – Ты бы с этим Пашкой не водилась.
– Это почему же? – вскинулась Светка и так глянула на дядю Владю, точно не ожидала, что он вообще умеет разговаривать, потому что, и в самом деле, почти не слышала от него ничего, кроме слов «да, нет» и «поехали». Ну, еще скажешь ему «Здрасти!», он ответит тем же – и на этом все. А тут вдруг…
– А потому что… видела, как он разукрашен?
– Ну и что?
– А то, что, поговаривают, будто бы мальчишки что-то такое написали на гаражах у Гнилого оврага против власти, и теперь этим занимается прокуратура.
Светка завертелась на сиденье, будто хотела разглядеть среди деревьев Пашку и предупредить его, но машина отъехала слишком далеко от места нечаянной с ним встречи, а он небось пробирается по лесу, весь изъеденный комарами и мошкой, такой жалкий, такой… – и на глазах у нее снова выступили слезы. Еще ничего не поняв из слов дяди Влади, она остро почувствовала опасность, грозящую Пашке, о котором то забывала напрочь, поглощенная непрерывной чередой разнообразных событий вдали от дома, то вдруг вспоминала с такой сосущей тоской, что все, ее окружающее, становилось немило ей и даже противно. И вот, оказывается, Пашке грозит опасность. И надо что-то делать. И очень даже срочно. Потому что… если прокурор и милиция, то… хотя не может быть, чтобы Пашка, такой тихий, улыбчивый, такой милый – и какие-то там запрещенные надписи. Это, наверное, другие ребята, а Пашка не захотел, вот они его поколотили и вымазали. В школе много таких ребят. Особенно Серый, Сережка Сорокин, крутой такой мальчишка и почему-то очень не любит тех, кто живет в Ручейке. Девчонок он называет не иначе, как бомондшами, мальчишек – элитниками. И все это из зависти, как сказал однажды папа. Потому что одни умеют работать, а другие не только не умеют, но и не хотят. А этого Серого побаиваются даже старшеклассники: отец у Серого служил в спецназе и научил своего сына всяким приемчикам. Правда, Серый с Пашкой вроде бы дружит, но это ничего не значит. И вот она, Светка, сейчас приедет на дачу и тут же пойдет к отцу, и потребует, чтобы Пашку не трогали, потому что он ни в чем не виноват. Иначе… иначе она не знает, что с собой сделает.
А дадя Владя, наблюдавший за своей пассажиркой в зеркало, заговорил опять, будто подслушав Светкины мысли:
– Ты, девочка, вот что… Ты никому не говори, что Пашку в лесу встретила.
И опять Светка посмотрела на дядю Владю с изумлением, да еще сквозь слезы.
– Мало ли что, – пояснил он, не отрывая глаз от пустынной дороги.
– Почему не говорить? А как же тогда… А что с ним будет?
– Уж этого я не знаю, но думаю, что ничего хорошего. Отец твой при должности, его дело такое – закон. А у Пашки свой отец имеется. Как-нибудь сладят. Сама должна понимать, что по нынешним временам… а он несовершеннолетний, кто его знает, чем это может кончиться… – темнил дядя Владя, чтобы, если Светка все-таки надумает передать их разговор своему папаше, тот ничего не понял.
Светка отерла глаза платком, судорожно вздохнула и уставилась на дорогу. «Сама понимаешь» сказал дядя Владя, а она ничего не понимала. Ей хотелось одного: оказаться сейчас, немедленно рядом с Пашкой и как-то утешить его, пожалеть. Ведь он такой слабенький, такой беззащитный, что Светке хотелось то плакать, то смеяться, вспомнив что-нибудь такое из их былых отношений, что-нибудь совсем пустяковое, но вовсе не то, что случилось с ними на дне ее рождения – это она хранила глубоко в себе, но не как нечто такое, что можно выразить словами, а как что-то сладкое, душистое и немного стыдное.
Между тем мимо замелькали полосатые шлагбаумы, перекрывающие ответвления к иным дачам, разномастные заборы из бетонных блоков, из кирпича, из гофрированного оцинкованного железа, из железа с дырками, из железной сетки и колючей проволоки поверх всего; замелькали железные же ворота, будки охранников, столбы с фонарями и камерами слежения, но самих дач видно почти не было: большинство из них стыдливо таилось за плотной стеной леса.
Машина свернула, немного проехала и, уткнувшись в шлагбаум, разразилась короткими тявкающими звуками. Шлагбаум поднялся, пропуская ее, еще метров сто – и перед нею поехали в сторону железные ворота, машина, мягко шелестя шинами, покатила дальше между аккуратно подстриженными кустами, пышными туями, похожими на кипарисы, и остановилась на широкой площадке из гранитных плит перед лестницей с балюстрадой, ведущей к парадному подъезду. Там, у двери, стояла мама в белом платье, сидел в кресле прадедушка-генерал в полосатой пижаме, стояла гувернантка тетя Лиза, в короткой белой юбочке, в белой же блузке, из которых торчали ее длинные ноги, а рядом с ней троюродный Светкин брат, тринадцатилетний Жора-Жорочка, которого Светка считала совсем еще ребенком, хотя была старше его всего на полтора года. И больше никого.
Светка, забыв обо всем на свете, с визгом взлетела по лестнице вверх, чмокнула деда в щеку, на мгновение повисла на шее матери, затем гувернантки, закружила Жорочку, приведя его в смущение и вогнав в краску, и тут же принялась раздавать сувениры: кому ракушку, кому осколок кувшина времен Боспорского царства, кому замысловатый камешек, найденный на морском берегу. И хотя она искренне радовалась встрече с родными, где-то внутри ее сидел червячок и грыз, напоминая о Пашке, попавшем в какую-то непонятную историю, мелькало его распухшее лицо с кровоподтеком под глазом, с остатками въевшейся в него оранжевой краски, изъеденное комарами, с белым бинтом, охватывающем голову с огненными волосами. И даже тогда, когда она смеялась от радости встречи с родными людьми, слезы стояли так близко, что приходилось напрягать все свои силенки, чтобы не выпустить их наружу. Еще не обозначив свое решение словами, Светка знала, что завтра же с утра сядет на велосипед и поедет к Пашке, прихватив с собой Жорочку, очень надежного друга, которому можно доверить все-все-все.
– А где папа? – спросила она, посмотрев на маму.
– Папа у себя в кабинете, – ответила мама. – Там у него какое-то совещание, – пояснила она. – Не ходи к нему, не мешай. Сам выйдет.
Светка, как ни была поглощена сама собой, все-таки успела заметить, что мама чем-то расстроена, дед хмурится, Жорочка тоже какой-то не такой, одна лишь тетя Лиза как всегда строга, и на лице ее не видно ничего, кроме самого лица, красивого, но холодного, как морды железобетонных львов, венчающих балюстраду.
– Ну ладно! – беспечно махнула Светка загорелой рукой. И тут же обратилась к Жорочке: – Жорик, помоги мне донести сумку до моей комнаты.
И пошла к двери, покачивая бедрами, как какая-нибудь маникенщица на подиуме.
Тетя Лиза посмотрела ей вслед весьма неодобрительно своими холодными серыми глазами, произнесла строгим голосом, обращаясь к Жорочке:
– Отнесешь сумку, сразу же возвращайся.
Жорочка вспыхнул, будто его уличили в чем-то нехорошем, но ничего не сказал, подхватил сумку, вздернул ее ремень на узкое плечо и, перегнувшись на одну сторону, поспешил вслед за Светкой.
Когда он, не постучавшись, вошел в ее комнату, Светка, уже раздевшись до кружевных трусиков и лифчика, копалась в ящике комода, подбирая себе белье для ванны. Жорочка замер у порога, понимая, что надо бы уйти, но ноги его не слушались, и он оставался на месте, не отрывая от Светки взгляда своих светло-коричневых глаз, глубоко упрятанных в подлобье.
– Ну чего ты там встал? – прикрикнула на него Светка. – Поставь сумку на стул и иди сюда.
Жорочка повиновался и, потея, приблизился к ней: он был влюблен в свою троюродную сестру, боясь признаться в этом даже самому себе, но больше всего, что кто-то из взрослых заметит это и… и дальше… дальше хоть топись.
А Светка, ничуть его не стесняясь, будто они были на пляже, тут же приказала ему своим категорическим тоном:
– Рассказывай, что тут у вас произошло?
– А что рассказывать? – не понял Жорочка.
– Как что? Ты что, совсем ничего не знаешь? Я только приехала – и то знаю.
– Это ты про дедушкин день рождения?
– При чем тут дедушкин день рождения? Я про то, что написали на гаражах у Гнилого оврага против власти.
– А-а, – разочарованно протянул Жорочка, которому очень хотелось рассказать Светке, как он принародно выступил против этого отвратительного бандита Осевкина, и тогда, быть может, Светка не станет обращаться с ним как с маленьким ребенком. – На гаражах? – переспросил он. – Так я там не был, то есть не видел, что там написано.
