Захар Прилепин - Семь жизней (сборник)
Линия фронта двигалась в течение года непрестанно: от окраинных городских домов до позиций русскоязычного неприятеля – иной раз оставался километр, а кое-где и меньше; целые районы города так и находились в полукольце, и одичавшие собаки могли с утра перехватить на вражеских позициях ложку каши, а через полчаса здесь, у моих раскамуфляженных братьев, вылизать банку из-под тушёнки.
В рядах нашего неприятеля – представители всех народов бывшей краснознамённой империи, а также её сателлитов. Признаться, и русских там хватало.
Кого там не было – так это кубинцев. Зато кубинцы попадались среди нас.
С той стороны фронта ждали нас многие и многие мирные люди, желавшие нам победы.
Здесь же, в городе, который мне так полюбился, иногда ходили по улицам совсем другие персонажи – мечтавшие о нашей смерти; в том числе о моей тоже.
Всё перепуталось, как в простреленном животе.
Казалось, что дорога, по которой я двигался в тот раз на своей надёжной машине, мне была известна, но на всякий случай я всё равно остановился, спросил прохожих:
– Наши позиции – прямо?
– Да, туда, – ответили мне: обычная пара, мужчина и женщина, в кожаных куртках, взрослые, за пятьдесят.
Ответ прозвучал настолько спокойно и мимоходом, что ни в чём я их заподозрить не мог – тем более что они продолжили о чём-то своём говорить, не сходя с места.
Отпустил сцепление – и покатился побыстрее, виляя меж миномётных выбоин.
Жилой район закончился; ополченцы с городского, предпоследнего, как подумал, блок-поста пропустили меня, не останавливая, – наверное, встречали мою машину раньше. Пошла «зелёнка», но за «зелёнкой» вроде снова виднелись здания – скорей всего, решил я, мне туда: обещал же пацанам прибор ночного видения, а им надо, скоро опять начнётся ганьба и пальба, возможно, через час и грянет, едва стемнеет.
Пролетев «зелёнку», я очутился там, где точно не бывал раньше – всё здесь было взорвано, убито и покалечено: прежде тут располагалась, вроде бы, продуктовая база, хотя кто теперь расскажет – только местные собаки разве что.
Очередного поста и наших позиций не было видно.
Я сбавил скорость и на малых оборотах докатился до ближайшей руины.
Опустил окошко и вслушался: может, голоса какие раздадутся.
Было совсем тихо. Голова моя торчала наружу из окна.
Роберт неслышно подошёл откуда-то из-за моей машины, с тыла – оглянуться я успел только на последний его шаг.
Он был в камуфляже, знаков отличия я не заметил, в пустой разгрузке, без оружия – по крайней мере, автомат отсутствовал.
– Привет, Захар, – сказал он обыденно, словно мы уже несколько раз здесь встречались.
Я протянул ему руку, не без труда скрыв своё удивление.
Выждав несколько секунд, спросил:
– Как ты сразу догадался, что это я?
– У тебя ж номера нашего региона – здесь таких джипов больше не ездит, – объяснил он, пожав плечом.
– Где тут наш блок-пост, а то я запамятовал? – поинтересовался я, чуть-чуть помолчав.
Роберт как-то особенно пожевал губами, словно у него ириска прилипла к зубу, и он её языком сковырнул.
– Здесь нет твоего блок-поста, – сказал он. – Езжай назад давай.
Последняя фраза прозвучала не совсем доброжелательно; но я сделал вид, что не заметил этого, кивнул ему, в два захода развернулся, и чуть резвее, чем стоило на таких дорогах, отбыл назад, оставляя за собой пыльное облако.
Как выяснилось к вечеру, пацаны мои действительно стояли правее.
А там, где я встретил Роберта, – была нейтральная зона.
Можно было вернуться, спросить: Роберт, чей ты, откуда ты, за кого? – но я не стал.
До сих пор почему-то не хочу этого знать.
Ближний, дальний, ближний
Сенбернар был курносый, как Майкл Джексон. И глаза – Луи Армстронга.
…чёрный, влажный нос; мечтательный, с поволокой, взгляд…
Он покидал машину последним, хотя путешествовать ему было тяжелее всех.
Первым выходил отец семейства и, захлопнув свою дверь, высаживал младшую дочь. Она спокойно подчинялась ему. Когда он, отстегнув ремень безопасности, брал её на руки, дочь издавала бесстрастное мяуканье, словно была заводной кошачьей куклой.
Так она приветствовала отца.
Ей исполнилось два годика.
Он ставил дочь на асфальт, подальше от двери, чтоб случайно не задеть русую кудрявую головёнку.
Подумав, дочь издавала ещё одно «мяу»: короткое и едва слышное.
Видимо, это означало «спасибо».
Двое других детей, пихая друг друга и переругиваясь, то ли выпрыгивали, то ли выпадали из правой задней двери чёрного джипа.
– Так, ну-ка, тише мне, – говорила его жена, ласково распихивая по сторонам одиннадцатилетнюю девочку и тринадцатилетнего пацана.
Все вместе они собирались у багажника, перемирие наступало мгновенно: семья застывала в радостном ожидании.
Отец открывал дверь, и оттуда, с полмгновения примериваясь, чуть труся, спрыгивал огромный щенок.
В свои пять месяцев, что твой королевич, он выглядел крупнее всех собак, которые попадались на улице.
Утомлённый многочасовым путешествием, пёс крутился, приветствуя всех сразу и поочерёдно, самая младшая его сторонилась и жалась к ноге отца: пёс был выше её ростом и в четыре раза головастей.
– Нас не пустят с ним в гостиницу, – в который раз вслух тревожилась жена.
Отец семейства молчал, придерживая младшую дочь за тёплый затылочек.
Жена вопросительно и заранее огорчённо смотрела на него.
– Мы не сможем оставить щенка на улице, ты понимаешь? Его же украдут.
Отец семейства даже не словами, а полужестом, полуусмешкой, междометием ответил в том смысле, что вопрос будет неизбежно разрешён в сугубо положительном смысле.
Всякая ситуация находилась в его ведении, пронумерованная и подшитая.
– Сначала пообедаем, а потом заселимся? – предложил отец семейства.
– В кафе, в кафе! – закричали старшие, подпрыгивая.
Щенок взмахнул ушами и тоже немного станцевал.
– И в кафе его не пустят, – сказала жена почти обречённо.
– За углом кафе с верандой, – расщедрился отец семейства на целую фразу, и добавил: – Всё будет хорошо.
– Мяу, – сказала младшая.
Вообще она знала некоторое количество слов, самых необходимых, но всё чаще предпочитала не использовать их в своей речи и обходиться мяуканьем. В целом, это получалось.
Жена находила положение крайне тревожным и, в сущности, была права: старшие в этом возрасте уже балакали, и даже читали наизусть, забывая по пути половину шипящих, свистящих и рычащих, разнообразные складушки.
Пора было принимать меры, но отец семейства, в силу пагубной мужской натуры, втайне надеялся, что всё наладится само собой.
Все мужчины уверены, что дети растут как дички и самое трудное происходит на рабочих фронтах, а не где-то там, в домашнем тылу.
* * *В кафе щенок – королевич весом в пятьдесят задорных килограмм – выразил неистовое желание немедленно перезнакомиться на веранде со всеми посетителями и персоналом, но резко поперхнулся, вздёрнутый поводком, получил звонкий удар женской ладонью по лбу, после чего с редкой готовностью отреагировал на команду: «Лежать!»
Так он хотя бы казался меньше.
Ложился он с заметным, поочерёдным, стуком всех частей тела: перебор передними лапами – ток-ток-ток, грудная клетка – тук, хвост – щёлк, задние лапы – скрып, скрып; влажные, обвислые щёки с хлюпаньем складывались на пол.
– Смотри у меня! – сказала ему жена всерьёз, как взрослому и разумному.
Щенок виновато сморгнул.
Отец семейства с удивлением замечал, что жену собака слушается куда лучше. Его команды выполнялись с дембельской неторопливостью; всем своим видом щенок словно бы говорил: «Во… и ты туда же… Хвост вырасти сначала, прежде чем орать. Ну, сел, и что? Может, полаять тебе ещё?»
– Да, полай! – горячился в иные моменты отец семейства. – Ну-ка, голос! Голос, я сказал!
Тогда щенок задумчиво открывал рот, словно собирался таким образом поймать вылетевшую из далёкого своего дома муху, которую ещё надо было дождаться, или будто пытаясь взять очень редкую ноту, но забыв при этом тональность, да и вообще всё забыв.
Отец семейства в бешенстве заглядывал во влажный рот: голоса там не было.
Когда же «Голос!» командовала жена, щенок лаял немедленно, радостно и задорно, как гренадер при виде государыни.
Если отец семейства и был государем при жене – то разве что тем, которого следовало, – по крайней мере в понимании щенка, – слегка задушить. А то устроил муштру, пруссак.
…за столом родители посадили младшую дочку между собой, чтоб заботу о её кормлении разделить пополам.
Затем выложили на стол телефоны. Телефоном жены тут же завладели старшие дети. В телефоне отца семейства не было ничего, кроме нескольких сотен номеров. Фотографировал телефон исключительно чёрные квадраты, в музыкальный раздел вмещались только спонтанно избираемые фрагменты, тут же выдавливавшие предыдущие записи, имелось две игры, но смысл их и суть было не разгадать.
