Денис Драгунский - Нет такого слова (сборник)
Картина, которую пишет герой книги – «Женщины переходят реку вброд», – должна, по утвержденному королем замыслу, быть символом преемственности истории. Река, и пейзаж вокруг, и сами женщины в неожиданно старомодных костюмах (начала XX века – шляпки, вуальки), но с современными лицами и фигурами, и даже портретные черты изображенных женщин – все это должно нести некое философское значение, должно читаться как знак эпохи.
Но кроме всего – и в этом важная часть замысла – это должна быть просто хорошая картина, просто изображение красивых, нарядных и сильных женщин, которые, подобрав юбки, а кое-кто и почти раздевшись, обнажив ноги, перебираются через неглубокую реку.
Художник долго подбирает натурщиц, ищет лучшую композицию, пишет картину почти год. И вот она готова. Ее смотрит король во главе всего двора.
Картина принята, одобрена, она будет висеть в каком-то очень престижном месте (то ли в Государственном зале приемов, то ли в фойе Третьяковки) – это как раз обсуждает король с придворными.
Но художник понимает, что он написал «просто картину», что ее философская символика никому не важна, не читается, да и не нужна, наверное.Трудности перевода очень много по Фаренгейту
Вашингтон, июль, центр города, асфальт тает под ногами, марево пляшет перед глазами, градусов сорок или сто сорок, уже ничего не соображаю, куда бы воткнуться присесть и попить.
Китайский ресторанчик. Дешевый и почти пустой.
Сажусь. Отдыхиваюсь. Озираюсь. Самообслуживание. Доползаю до стойки. Беру стакан ледяной воды, выпиваю. Еще один. Чуть полегче. Беру – для приличия – салат. И с третьим стаканом даровой воды возвращаюсь за столик.
Входит чернокожий мальчик. Похож на нищего. Достает кучу мелочи. Стакан пепси – почти доллар. Ну, центов восемьдесят, не помню. Долго считает монетки. Китаянка пересчитывает. Подает ему огромный пластиковый стакан – пепси надо набирать самому в автопоилке. Мальчик, путаясь в огромных трусах до половины икры, наступая на распущенные шнурки рваных кроссовок, бредет к этой разноцветной машине. Подставляет стакан. Слышу грохот. Мальчик набирает лед, доверху, с горкой. Потом на это дело из другого крана льет пепси.
Дурак, думаю я сквозь жару, обязательно тебе надо, шоб со льдом. Если тебе жарко, ты мог бесплатно взять воду. А если ты хочешь пепси за целых восемьдесят центов, зачем ты забиваешь весь стакан льдом, дурак?..
Мальчик сует в стакан трубочку, выходит на невыносимую улицу.
Я смотрю на китаянку за стойкой. Она громко разговаривает по телефону. По-китайски, разумеется. Тынь-пынь-дынь-фынь.
У меня по спине ползет струйка холодного пота – несмотря на жару.
Я понимаю, что я ее понимаю. Все понимаю, что она говорит. Наверное, это бывает перед смертью, думаю я. А вдруг я уже умер? И это моя душа все понимает?
Китаянка за стойкой говорит:
– А тын ше вон ком то мо ро фу кын быц!
Я понимаю, что это значит:
– Думаю, она завтра не придет. Ух, тварюга!
Но почему я ее понял?!
Я прикрываю глаза. В коричневой тьме, как на школьной доске, выплывают слова:
– I think she won’t come tomorrow! Fucking bitch!
Ага. Выходит, я пока живой.
Чернокожий мальчик со стаканом возвращается добавить льда.
Шведская свадьба этнография и антропология
В пятницу наш пустоватый «Гранд-отель Сальтшобаден», расположенный в 30 км от Стокгольма, вдруг посетило оживление. Гости съезжались на дачу. Они вылезали из дорогих машин и, катя за собою чемоданчики на колесиках, входили в стеклянные раздвижные двери отеля.
Некоторые дамы уже были одеты очень пышно:
в бально-вечерние платья, шелковые, парчовые, какие хотите. Колыхание обнаженных спин, едва прикрытых бретельками. Другие дамы, одетые обычно, ныряли в свои номера и выныривали торжественно и чудно переодетыми.
Кавалеры выходили в коридоры и холлы во фраках. К вечеру все собрались в одном из залов ресторана, долго там шумели и хохотали. Я решил, что это какая-то корпоративная вечеринка. Но бармен объяснил, что это – свадьба.
Интересные дела. А где жених и невеста? Где банкет с нестройными криками и аплодисментами? Ничего подобного. В субботу с утра пораньше эта публика, скушавши завтрак в компании двух десятков постояльцев (нас грешных то есть), тут же переоблачилась во фраки и платья и продолжала веселиться. Обедали они отдельно, ужинали тоже.
Да, но где же молодые? И вот часов в одиннадцать вечера распахивается дверь и в гостиницу влетают жених и невеста. Жених в сюртуке, именно в сюртуке, а не во фраке, взмыленный, с расстегнутым крахмальным воротничком и без бабочки, катит чемодан на колесиках. То, что это жених, мы поняли по невесте, ибо это была она: в огромном белом платье со шлейфом. В диадеме. С букетиком цветов в левой руке. На запястье левой руки у нее была петелька от шлейфа – то есть она свой шлейф сама и несла. Она была грандиозна ростом и объемом. Вся розовая и выпирающая из декольте. Но очень милая лицом. Жених был высок, плечист и тоже очень крепок. Они получили ключ от номера и погрузились в лифт.
Я подумал, что они из церкви или из ратуши. И все ждал, когда они выйдут из номера, пройдут через холл и присоединятся к гостям.
Они так и не вылезли. Напротив, из ресторана к ним в номер пронесли ведерко с шампанским во льду и два бокала.
Свадьба меж тем продолжалась. Господа во фраках и дамы в сверкающих платьях разгуливали по всей гостинице. К полуночи все затихло.
А в воскресенье утром, опять же после завтрака, начался большой разъезд. Все гости утаскивали с собой большие белые коробки с вензелями. То есть это гости получали подарки. Вкупе с виртуальным присутствием жениха и невесты это придавало шведской свадьбе некую презанимательную специфику. Я так и не понял, кто оплачивал две ночи в отеле для приглашенных. И дарят ли гости свои подарки молодым – или только получают свадебные сувениры?Шведский кондуктор этнография и антропология
«Я по-русски говорю, я казашка. С мужем оказалась в Латвии, а там независимость, и вот переехали. Муж никогда не работал, ни в Латвии, ни тут. Всегда так – устроится на работу, а через три дня: “У меня плохие новости”. Что такое? “Уволился”. Почему? “Потому что дождик пошел”. А я день и ночь работала. Вот такое говно муж попался, простите, пожалуйста. Я его прогнала, осталась с двумя детьми, они уже в институте учатся, мальчик и девочка, хорошие. Ничего, первое поколение в эмиграции всегда на плохой работе. Хотя я с высшим образованием, в Алма-Ате лекции по сопромату читала, и папа у меня был профессор.
Мать – ужасный человек. Заставила меня усыновить детей сестры. У нее план был. Сейчас расскажу. Дети ужасные. Приехали с пачками долларов, я столько денег разом никогда не видела, и губы ломают – где эта ваша шикарная Швеция? Учиться не хотят, работать не хотят, чуть что – за кухонные ножи хватаются и пыряются. Всё жрут, моим детям ничего не оставляют, все из одежды, что не ихнее, нарочно запачкают или порвут. Я им компьютеры купила. Вещички покупала на свои последние. А мать мне по телефону орет: “Пока детей на ноги не поставишь, чтоб никакой мужчина в твоей жизни не появлялся!” Жуткая сволочь мать. Они туда же – как ко мне кто придет, они тут же: “Кто такой? Зачем пришел? Когда уйдет?” Поганые детишки. Мальчик по порносайтам лазит, у девочки начались лесбиянские наклонности.
У них план такой был: они на меня заявят, чтобы меня родительских прав лишили, и им сразу позволят бабушку – то есть мою мать – сюда выписать. Это мать все придумала, она уже на чемоданах сидела. Они заявили, что я им куска хлеба не давала, орала и била, – и вот пусть меня лишат прав, а родную добрую бабушку им сюда. Не вышло! Меня прав лишили, а их направили в нормальную семью к шведам. Я думаю, что им даже повезло. Людьми станут. А у меня парень появился, швед.
До пенсии уже недолго, но пенсию я хорошую не получу, чтобы получать полную пенсию, надо сорок лет в Швеции проработать, а у меня едва двенадцать на сегодняшний день. Будет в лучшем случае пять тысяч крон, это если дети кормить не будут, я просто с голоду подохну. Но дети у меня хорошие. И вот парень появился. Ну, я пошла. До свиданья, хорошо отдохнуть!»
Свойство русского человека (и казахского, выходит, тоже) – за пять минут рассказать всю свою жизнь в подробностях и с картинками.
Шведская семья сюжет для небольшого блокбастера
В Стокгольме в небольшом торговом центре я увидел замечательного продавца в отделе трикотажно-бельевых шмоток. Это был настоящий шведский мачо. Косящий под бандитто. Хорошего роста. Плечистый и крепкий, с шарами мускулов, которые перекатываются под тонкой недешевой фуфайкой. С темно-рыжим ежиком и такой же трехдневной щетиной на обветренных щеках. С жестким просверком голубых глаз из-под нависших надбровий. С тяжелой челюстью. С серьгой в ухе. С татуировкой на запястье. С гайкой – то есть сверкучим перстнем – на мизинце. Мрачный. Отрывистый. Неразговорчивый. Чем-то недовольный. Брезгливо перекладывающий маечки и трусики с места на место. Время от времени пристально озирающий весь торговый зал.
