Борис Шапиро-Тулин - Один счастливый случай, или Бобруйские жизнелюбы
Иногда наш разговор заканчивался тем, что он доставал из чемодана, лежащего под кроватью, черный футляр, обитый изнутри красным бархатом, бережно вынимал гобой и рассказывал мне про своего деда, который, как вспоминала его мама, играл так, что люди не могли удержаться от смеха, когда музыканту было весело, или от слез, когда ему становилось грустно.
Только много лет спустя Ёселька обронил мимоходом, что гобой ему вернул завхоз Дома инвалидов, бывший лейтенант милиции, практически уже совсем спившийся Василий Бусел. О чем Василий беседовал с сыном женщины, в судьбе которой сыграл такую роковую роль, я не знаю и теперь уже не узнаю никогда.
Накануне моего отъезда в институт Ёселька, прикованный костным туберкулезом к больничной койке, пересказал мне сложившуюся в городе легенду о Странной Малке, а потом передал на хранение тот самый футляр с гобоем, где за красной бархатной обшивкой до сих пор лежат пожелтевшие от времени листки со странными нездешними фразами.
И последнее.
Когда я вижу, сколько несправедливостей творится вокруг, так хочется подправить иногда нечто существенное в этом безумстве, называемом История. Но каждый раз я все дальше и дальше увожу футляр с гобоем от своего дома и тщательно прячу его по разным местам. Как сказал один великий еврей, которого распяли на горе Голгофе под Иерусалимом: «Не судите, да не судимы будете».
А еще он что-то такое говорил о втором пришествии. И если все это правда, почему бы ему однажды не появиться в нашем городе на берегу реки Вонючки. Ведь для каждого Мессии необходимы предшественники, прославившиеся героическими деяниями, а миф о Странной Малке, спасшей народ свой от губительного замысла властей предержащих, до сих пор живет среди моих сограждан. Да и вообще, что может быть для веры важнее, чем крепко скроенная легенда, которая настолько глубоко правдива, что только лишь по этой причине кажется невероятной.
Вместо послесловия
Часть первая. Давайте говорить
Давайте говорить.
Давайте говорить о детстве и о бенгальских огнях.
Давайте говорить о городе, куда мы непременно вернемся.
И о паровозе давайте говорить, и о черной струе дыма, которая рвется из его трубы. А еще давайте говорить о запахе гари и о медном колоколе, который висит на стене вокзала. И об этой стене, поросшей плющом, мы тоже скажем.
А потом сразу давайте говорить о зиме. О зиме мы скажем: зима.
И еще о дожде давайте говорить, потому что дождь – это тоже детство. И мы до сих пор стоим одиноко под дождем, стоим совсем маленькие, как будто на дне колодца, а кто-то смотрит на нас сверху.
А еще давайте говорить о больнице. О больнице, где стоят белые кровати. Да, давайте говорить о больнице, потому что молчать об этом страшно.
И еще, конечно, будем говорить о любви. О женщине будем говорить. О женщине, которая одиноко сидит на скамейке. Об этой женщине давайте говорить потому, что это и есть о любви.
И когда мы скажем про детство и про паровоз, и когда мы скажем про медный колокол и про зиму, и когда мы скажем про дождь и про больницу, а потом еще и про женщину на скамейке, а потом еще и про любовь, мы поймем, что нам уже нельзя молчать.
И тогда мы будем говорить и говорить долго, говорить без умолку, пока слова наши не станут наконец тишиной. Тишиной, которую мы услышим…
Часть вторая. Тишина
