Елена Крюкова - Царские врата
Руслан бил ее, окровавленную, уже теряющую разум, хлестал по щекам, бил по голове, по груди, по животу, остервенело, дико. Озверел от негодования. Сам хотел ее убить. «Гадина!» – кричал. У него все руки были в ее крови. Он бил и бил, не понимая, что делает. Он бил ее, уже валявшуюся у него под ногами, бил ногами, избивал беспощадно. Кровь текла у нее, мертвой или еще живой, из груди на усеянную черными катышками овечьего помета землю сарая.
– Алена, – выдохнул Руслан и прекратил ее бить. – Алена… А-ле-на…
Опустился на колени. Сорвал с себя рубаху. Стал заматывать Аленину рану. А кровь все текла и текла, такая теплая, такая живая, на его пальцы, на грудь Алены, на сапоги, на овечьи катышки, на тусклое стекло пустой водочной бутылки, лунно блестевшей в холодной тьме сарая.
РЕНАТТанки гудят. Машины, покрытые брезентом, рычат. Ворчат. Стонут басом.
Я должна стрелять, и я стреляю. Рядом со мной стреляет Руслан.
Рядом с ним стреляют его друзья. Я не запоминаю, как их зовут. Кажется, одного зовут Усман. Или как-то на «У». Забыла. А другого как-то на «Р». Равиль, что ли. Или Рустам. Черт разберет эти их восточные имена. Огонь. Огонь!
Пот течет по губе. Пот течет по лбу, стекает на брови, льется в глаза. Черт, почему пот, ведь мороз! Холодище!
Из машин в нашу сторону стреляют тоже. Пригибаюсь. Пуля противно свистит. Только бы от камней не отрикошетило.
Брезент рвется. Из машин, переваливаясь через борта, падают тела. Кто-то еще живой. Орет. Стреляет непослушными уже руками. Роняет тяжелый автомат. Умирает.
Танки горят. Машины горят. Руслан стреляет. Рустам или Равиль, пес его знает, целится в танки из гранатомета. Дикая гарь. Оранжевое на черном. Горит все вокруг: горы, железо, небо.
Я вместе с ними со всеми, мусульманскими сволочами, только что расстреляла колонну русских войск. Внутри танков и грузовиков горят ребята. Мои ровесники. Или чуть старше. Или чуть младше. Я отвожу автомат вбок от плеча, оборачиваю мокрое лицо к Руслану, провожу по лицу рукой в беспалой черной перчатке, вытираю лицо, тру его, будто хочу дыру в щеке протереть.
– Щеку ат-марозила, Аленка? – скалится он. – Ха-рошая работа.
Я сжимаю железо АКМ железной рукой. Кости торчат из красного кулака белесо, мертво. Я вытираю кулаком нос. Шмыгаю.
– Холодно сегодня, – спокойно так говорю.
А после того боя ко мне подсел скуластый парень. Тот, что в окопе сидел и стрелял рядом со мной из гранатомета.
– Покурим? – бросил мне.
Вытащил из кармана сигареты. Я выстрелила в него глазами.
– Красивые глаза у тебя, – улыбнулся он мне. – Черные. Настоящие татарские. Не поверю, что ты русская девка. Сто пудов татарка. Или чеченка сто пудов.
– Я русская, – сказала я.
– Что ты врешь! – сказал он. Протянул мне сигарету. Я взяла ее зубами – пальцы были в грязи, в земле. Зажигалка мощно полыхнула около лица, огонь подпалил мне брови и ресницы.
– Не приставать к снайперу! – крикнул издали Руслан по-русски. Он здесь, в горах, опять побрился налысо, у него по голове растекались сине-серые колючие разводы там, где были волосы. – Запрещено!
И добавил что-то злое по-чеченски.
Я, держа сигарету в зубах, улыбнулась чернявому парню. Точнее, оскалилась.
– Ты как волчица, – восхищенно сказал он. У него было такое радостное лицо, будто не бой сейчас был, и это не мы подожгли и расстреляли колонну, а на детской елке ему дали подарок в серебристом мешке из фольги, и он сожрал все шоколадки и все мандарины, друзьям не оставил. Он пялился и пялился на меня, таращился, будто бы я звезда какая. Или вправду – живая волчица.
– Да, я волчица, – сказала я зло, взяла сигарету двумя грязными пальцами и глубоко затянулась, будто целовалась взасос. – И я тебя съем.
– Съешь меня… пожалуйста, – тихо и очень серьезно сказал парень. И проехался по мне глазами.
И будто огненный танк сердце мне переехал.
Я сама не понимала, что со мной. Влюбиться мне уже было никак невозможно. Все было гораздо проще и жестче.
Руслан сто, тысячу раз уже переспал со мной еще там, в России, в своей берлоге, в моем зимнем дымном городе на берегу холодной реки. Он не баловал меня этим по-восточному жестким и властным спаньем: баба – вещь, пришел и взял, насладился, отряхнулся, пнул ногой и ушел, вот и вся песня. Баба – козявка, царь – мужчина, ведь мужчины создали все, весь мир. Весь мир, слышите! А женщина – дудка в руках мужчины. Его пила, его топор, его чан для воды, его сеть для ловли рыбы. И еще иногда – мешок для вынашивания его детей. Можно иметь мужчине не один, а два, три, четыре таких рожальных мешка. Больше жен – больше детей. Мужчина должен размножаться! В мире должно быть все больше, больше мусульман! И через сто лет весь мир встанет под зеленое знамя ислама! Потому что мы нарожаем под луной много, много, много мусульман! Сотни тысяч! Миллионы!
Спать… спать… спать с мужчиной… спа-а-а-а-а-а-ать…
Я зевала во всю пасть. Кроме Руслана, здесь, на войне, со мной переспали еще двое его солдат – с его позволения. Руслан, изображая лютую ревность, на самом деле мной не дорожил, он дорожил деньгами, он продал им меня за хорошие доллары – это я потом узнала – на ночь; на одну ночь – одному, на другую ночь – другому. Дрыгаться было бесполезно. Ну, вмазал бы он мне в висок из пистолета своего, ну и что. Я была вещью, он был хозяином. И мне было уже все равно.
Не-е-е-ет, не выстрелил бы! Где и когда он обучил бы другого настолько же крутого снайпера?! Где и когда?!
Я извивалась под чужими телами. Одно пахнущее гвоздичным потом поджарое тело даже удивило меня настоящей горячностью. Неужели похоть так похожа на любовь, изумилась я. Или это я уже ничего не различаю? Отупела, отвердела? Ты, железная баба. Железная, как танк. Как твоя черная «моська» с оптическим прицелом.
«Какая нежная, горячая у тебя…» – по-русски прорычал мне в ухо гортанный голос.
Я дергалась под мужчиной. Он наваливался на меня. Я глядела на эту возню будто сверху, со стороны: два потных голых тела бьются, стонут.
Боевики Руслана уснули в маленьком домике на окраине маленького аула. Я подошла к окну сакли. Потолок был низкий, можно достать рукой. На столе тускло горела керосиновая лампа. За окном лились горькие чернила ночи.
– Ну што, са мной будишь? Са-скучилась? – выдавил Руслан, рот его покривился довольно и хищно: ну-ну, давай-давай, попробуй мне отказать. Я не смотрела на него. Смотрела сквозь него. Он понял: бесполезно меня уламывать.
Что-то в один миг сломалось в его власти надо мной. Он понял это.
– Я буду спать в сарае.
– Там хо-ладна. И крысы, ха-ха.
– Там тепло, печка есть, я натоплю, дрова тоже есть.
– Ты сыта? Ха-ро-шее мясо на ужин была? Панравилось?
Он жарил мясо на ужин сам, на всю ораву боевиков. Корову где-то закололи.
– Сыта. Спасибо.
– Спа-си-ба – эта спа-си, бох, да?
Мне можно было промолчать. Но я не смогла.
– Да, это – спаси бог, Руслан. Спаси тебя бог.
Я сказала это без всякой иронии. Просто так сказала. Бездумно.
Он взъярился мгновенно и страшно. Поднялся на дыбы.
– Спаси?! Ат чего?! Я чудовище, да?! Я разбойник, да?! Я тваих бэдных русских малчикав – живьем сжег, да-а-а-а?! И тибя… на ужин – у-гас-тил?!
Я смотрела в его перекошенное лицо, в рот, брызгавший слюной, где блестели зубы и между ними трясся, подпрыгивал кончик языка. Сжала кулак. Если бы я была мужиком, сильнее него, я бы сейчас, вот сейчас кулаком дала бы ему в зубы. В эту красную пасть с дрожащим языком.
– Прекрати.
Он двинул меня растопыренной пятерней в грудь. Потом мазнул ладонью мне по груди, схватил меня за грудь пальцами, ногтями.
– Иди сюда! Ка мне!
Я отшатнулась.
– Нет. Я устала. Честно. Хочу отдохнуть.
Пошла к двери. Толкнула ее. В дверной проем видела перед собой крышу сарая, заметенную снегом. Потом обернулась через плечо, по слогам, внятно, как глухому продиктовала:
– Я. Хочу. Спать. Одна.
Пошла опять. Его взгляд вонзался мне между лопаток.
Если бы он мог, он выдернул бы пистолет из кобуры и всадил бы мне в спину всю обойму. Но он не мог.
Я вошла в сарай, и сильно заболели зубы. Послышалось шуршание. Мыши… крысы…
Сидела на корточках и держалась обеими руками за щеки – так сильно болели, ныли зубы.
– Ты просто промерзла до костей, Алена, – сказала я себе вслух, будто кому-то другому. – Тебе надо согреться. Согрейся! Сейчас же!
И ответила себе самой:
– Сейчас… Сейчас…
Встала с корточек. Разогнула напряженную спину. Когда я стреляла долго, мышцы спины и шеи сводило противной судорогой. Протянула руку за дровами. Дровяные спилы медово, желто-восково блестели. Я открыла печную дверцу, сложила тонкие дровишки крест-накрест, подложила под дрова кусочки коры, смяла и засунула старую газету. Пошарила в карманах. Зажигалки нет, потеряла. А, вот спички есть.
Стала совать в горнило горящие спички. Одну. Другую. Пламя занялось. Снова присела на корточки, протянула замерзшие руки к огню, стала греть руки, и мне стало даже о чем-то смутно, призрачно мечтаться. За спиной зашуршало. Я обернулась. На полу сарая, весь вымазанный в земле и саже, ничком лежал парень, что курил со мной в окопе.
