Елена Крюкова - Царские врата

«Он русский?» – спросила Алена. Один ее кулак был крепко сжат. Другой рукой она шарила в кармане гимнастерки, искала сигареты.

«Он? Нохчи». Руслан, нагло улыбаясь, наблюдал, как Алена закуривает.

«Значит, своего грохаешь?» Она чуть не добавила: моими руками.

«Я дэлаю то, што нада дэлать. И у нас бывают прэдатели. Сволачи».

Она сама не знала, как у нее это вырвалось: «Не заплатил тебе, не поделился».

Руслан вскинул голову.

«Ты! Жэнщына! Ты служишь мнэ. Я нэ абязан ат-читываться пэрэд табой. Тут ты выпалняишь маи приказы, а нэ я тваи».

Алена осеклась. Понимаю, молча сказали ему ее глаза.

А он сказал: «Этай сволачи ваши тоже заплатили. И эта сволачь пэрэмэтнулась. Как са-бака, каторой бросили вкусную кость. Он прэдал наш народ. Прэдателя убивают, как са-баку».

«Но не детей, Руслан. Не детей». Она затягивалась быстро, жадно, будто опаздывала куда-то, и надо было скорее искурить эту мокрую, чадящую, все время гаснущую сигарету.

«Щенков сволачи тоже расстрэливают в упор. Или топят. Паняла?!»

Он прожег ее глазами, хотя его рот все еще нагло, насмешливо скалился ей навстречу. И золотой коготь серьги в ухе царапал ему щеку.

«Дети ни в чем не виноваты, Руслан».

Она старалась ему что-то доказать. Натолкнуть на важную мысль. И понимала: бесполезно. Перед ней был человек другой породы. И другого народа. И другой войны.

ДРУГОЙ ВОЙНЫ. ДА, ТАК.

Она догадалась внезапно: та война, которую вел здесь Руслан, это была не ее война.

И не война русского народа. А какая?! Какая?!

Она растерялась. Она не понимала, какая это война, чья она, против кого, зачем, кем оплачена, чем оплачена. И надолго ли она.

Вдруг показалось: эта война – на всю жизнь.

Страшно, холодно. Чтобы не показать Руслану озноба, она закусила зубами загасший окурок, уставилась Руслану в глаза. Его черные, пустые зрачки. Не зрачки, а дула. Расстреливают ее, в упор расстреливают.

«Ты пытаишься разжалабить мэня? Ты жэ знаишь, Алена, мэня. Ничего нэ выйдет у тибя». Он повернулся. «Иди за мной. Ани скора паедут па этай дароге. Их нэмнога в машине. Он, жэна и двое детей. И ша-фер. Ани думают, этат пэрэвал чист. Им так сказали. Иди, бэри винтовку. Врэмя. Скора. Ты далжна харашо пригатовицца».

Она сделала последнюю попытку.

«Стой!»

Он остановился. Стоял к ней спиной. Слушал. Лютый холод исходил от узкой, сутулой спины.

«Почему ты выбрал меня, Руслан? Если их так мало, если это не колонна, а одна машина, почему бы просто не забросать ее гранатами? Не расстрелять твоим молодцам? С близкого расстояния? Зачем я-то тебе, с моей «моськой»?»

Руки тряслись. Хотела закурить еще. Сырая пачка пуста. Она зло бросила ее в россыпь желтых и круглых, как черепа, камней.

Руслан медленно, будто нехотя, обернулся к ней. Окинул презрительным взглядом. Так смотрят на скотов, на пауков, на мокриц. На низшие существа.

И опять черный смех сверкнул в его сузившихся глазах.

«Штобы панять: сможишь ты или нэ сможишь, мая дэ-вачка».

Она устроилась со своей верной «моськой» за камнями. Дикие камни образовывали здесь подобие крепостной стены. А может, подумала она, в древности тут и правда была крепость, и эту стену сложили люди. А потом ветра и дожди усердно трудились над ней, чтобы вернуть людское сооружение природе и богу.

Бог, какой бог. Зачем она думает о боге. Она же сейчас будет расстреливать людей.

Жизнь дает бог, говорила ей бабушка Наташа. Жизнь берет Аллах, говорила ей бабка Апа. Обе ее бабки говорили ей о том, что человеческая жизнь не принадлежит самому человеку. И смерть человека тоже человеку не принадлежит. Бабки думали: богу. А Алена думала: какому богу? Где Он сидит? На тучах? На облаках? Что Он обо всех нас думает, если Ему за каждым из нас с небес нужно следить? И рассчитать: вот сегодня я убью этого и этого, и еще этого, а завтра – рожу вот этого, эту и еще этих?

Рот покривился в усмешке. Глупенькая, несчастненькая дурочка. Теперь – поумнела?!

Руслан поднес к глазам бинокль. Всматривался вдаль. Синие, снеговые горные гряды вставали, опадали чудовищными гребнями, каменными цунами.

«Вон а-ни, – сказал Руслан негромко, показал пальцем. – Найди. Машина. Вон идет. Видишь?»

Вижу, кивнула Алена, плотно прижав глаз к прицелу, да, вижу. Да. Машина.

«Падпусти паближе. Ха-рашо рассчитай. Ты далжна их увидеть в кабине. Видишь?»

По лбу текли капли пота. Она быстро смахнула их рукой в черной перчатке с обрезанными пальцами. Машина мчалась по дороге стремительно, будто хотела разбиться. Водитель, умирая от страха, хотел быстро проскочить перевал.

Машина приблизилась, и Алена увидела их. Шофер гнал как бешеный, сжав зубы, вцепившись в руль. Рядом с шофером сидел этот чеченец. У него были на удивление светлые волосы. «Будто бы и не нохчи, а русский. А может, русский и есть. И все Руслан наврал про предателя». На заднем сиденье тряслась молодая женщина. Вот головенка одного ребенка, у нее под мышкой. Вот второй, она его держит на руках.

Машина несется. Машина несется все быстрее. Алена облизнула губы.

Услышала утробный голос Руслана: «Стрэляй! Што ждешь! Стрэляй!»

Услышала свое резкое, грубое: да!

Но не стреляла. Подпустила машину ближе. Еще ближе.

Видела головы детей. Крупнее. Все крупнее. Видела их лица. Мальчик. Второй тоже мальчик. Два мальчика. Старший… и младший. Младшего, наверное, еще кормит грудью.

Руки уже не дрожали. Мысли ледяные. Все ледяное и прозрачное. Она прекрасно понимала: сейчас она выстрелит. И попадет.

Она профессионал. Она ждет. Выжидает время. Ищет удобную позицию.

Все правильно. Не спешить.

Старший мальчик поднял лицо к матери. Алена видела: улыбнулся. Показал вперед рукой. Младший заплакал. Мать выпростала из-под кофты грудь и дала ему.

Пот тек по лицу Алены. «Что я делаю. Что же я делаю».

Глаз и дуло винтовки прекрасно видели цель. Она плавно вела, поворачивала винтовку за движущейся целью. Машина неслась. Промчат мимо. Будет поздно. И Руслан сам выпустит пулю в ее висок. В ее такой удобный висок. Вот сюда. Слева. Или даже в затылок. Ведь он сзади стоит.

«Стрэляй! Ну!»

Старший мальчик засмеялся, и Алена в прицел увидела его зубы. У него зубы были как расческа. Через один. Один есть, другого нет. Смешная такая улыбка. Как у зайца. Он хохотал и на что-то, впереди, за лобовым стеклом, показывал матери рукой.

«Стрэля-а-а-ай!»

Маленький мальчик сосал грудь. Алене показалось, что она слышит легкий детский чмок. Чмок-чмок. Сладко. Мать. Жизнь.

Пот потек с бровей на глаза, прицел чуть запотел.

Она выстрелила.

Раз. Другой. И через паузу: третий. Четвертый.

Машина остановилась, развернулась неуклюже, занесла колеса над пропастью.

И еще через паузу: пятый раз.

Она выстрелила пять раз. И отняла залитое потом лицо от прицела.

И села на землю, раскрыв, как галчонок, рот. А потом упала наземь. Винтовка вывалилась из рук. Грязный камень, как катышек хлеба, как живой жук, сам заполз, закатился ей в рот, и она катала его во рту языком и зубами, как леденец, понимая, что вот она убила сейчас детей, и ничего, и сама осталась жива, и никакой Бог не покарал ее, не наказал немедленно, и Руслан ей в затылок не выстрелил, и земля, песок и камень у нее в живом рту, значит, все хорошо.

Руслан засмеялся. Ткнул ее носком сапога под ягодицу.

«Ну што? Все?»

Поглядел в бинокль. Потом присел рядом с ней. И схватил ее за шиворот, как щенка. И поднял. И усадил на камни. И поднес бинокль к ее слепым, залитым потом глазам. И она выплюнула камень изо рта, как гнилой зуб.

«Ну! Сматри! Видишь?! Што видишь?!»

Она смотрела и видела: машина медленно, медленно падает, падает, падает в пропасть.

Алена оттолкнула от мокрого лица черный тяжелый бинокль. Ее глаза не видели ничего. Ее пустой, выплюнувший мертвый камень рот улыбался отдельно от нее. Насмешливо и жалко. Ее рот улыбался, смеялся над нею самой. Над собой.

«Хвалю, – сказал Руслан и жестко хлопнул ее по плечу, – блэстящая работа. Я так и думал. Я нэ зря тибя учил».

Захохотал громко. Снова больно хлопнул Алену по плечу, по спине. И вытер ей большим пальцем грязный рот, испачканный землей.

– Эй, ты. Как тебя зовут. Да, ты!

Румяный парень с окладистой бородой вскинул голову на Аленин окрик. Нехотя поднялся. На его носу нелепо сидели зеленой бабочкой зеленые, круглые, смешные очки.

– Ты што, русская, забыла? Памяти нэт савсэм?

Она стояла уперев руки в бока, с сигаретой в зубах. Лицо чисто умыто. Она мылила, мылила руки в сакле под рукомойником, всю воду извела. Из колодца в ведрах натаскала, восполнила.

– Забыла.

Потухшая сигарета моталась в углу рта.

– Заур.

– Заур. Да. Вспомнила. Слушай, Заур. У меня к тебе просьба.

– Да-а-а?

Бородатый парень оживился. Потер ладонями камуфляж на коленях.

Алена вздохнула. Вынула сигарету изо рта, щелчком послала под ноги. И выдохнула:

– Принеси мне водки.