Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна
В кресле у стены сидела мать. Одета как побирушка, шлепанцы – на носки, да еще белые, а на шее… Это что, ожерелье из макарон, которое она сделала для матери в воскресной школе?.. И мать столько лет хранила его?..
– Я… волновалась, – пробормотала мать, – твоя первая ночь в этом доме после… Надеюсь, ты не против, что я тут.
– Привет, Дымка, – тихо сказала Талли.
– Я теперь Дороти. – Мать виновато улыбнулась и встала. – Дымкой я назвала себя в коммуне хиппи, где жила в начале семидесятых. Мы вечно ходили голыми и под кайфом. И всякая дурь лезла в башку.
– Говорят, это ты меня выходила.
– Это пустяки.
– Год выхаживать женщину в коме? Вряд ли пустяки.
Мать сунула руку в карман и достала небольшую медальку, золотистую и круглую, чуть больше двадцатипятицентовой монетки. На медальке красовался треугольник. С одной его стороны черные буквы складывались в слово «завязал», с другой они образовывали слово «юбилей». Внутри треугольника темнела римская цифра Х.
– Помнишь, в две тысячи пятом году ты приходила ко мне в больницу?
Талли помнила все встречи с матерью.
– Да.
– Тогда я достигла самого дна и поняла, что дальше некуда. Женщине надоедает, если ее все время бьют. После той больницы я попала в реабилитационный центр. Кстати, заплатила за него ты, так что спасибо.
– И ты больше не употребляешь?
– Не употребляю.
Талли боялась этой неожиданной надежды, боялась поверить в эту удивительную новость. И боялась не поверить.
– Поэтому ты тогда пришла ко мне домой?
– Хотела помочь, вот до того самонадеянная старуха. – Мать криво улыбнулась. – Когда ты трезвая, то видишь более четко. Я заботилась о тебе, чтобы хоть чуточку возместить все то время, когда отказывалась заботиться. – Мать замолчала, бережно коснулась пальцами остатков макаронного ожерелья на груди. Она смотрела с такой нежностью, что Талли почти испугалась, не галлюцинация ли это. – Я всего год о тебе заботилась, один-единственный год. Так что теперь я ничего от тебя не жду.
– Я слышала твой голос, – сказала Талли.
Ей помнились лишь отрывки, мгновения. Темнота и свет. И слова: «Я так горжусь тобой. Я ведь тебе ни разу об этом не говорила, да?»
– Ты стояла возле моей кровати и рассказывала мне какую-то историю, верно?
Мать посмотрела на нее изумленно и одновременно печально.
– Мне следовало рассказать тебе ее много лет назад.
– И еще ты сказала, что гордишься мной.
Мать наконец-то шагнула к кровати, протянула руку и нежно коснулась щеки Талли.
– Ну как тобой не гордиться? Талли, я всегда тебя любила. И убегала я не от тебя, а от себя. Всегда только от себя и от своей жизни.
Она отступила к комоду, выдвинула ящик и что-то достала.
– Возможно, это наше с тобой начало. – Она протянула Талли фотографию.
Талли взяла из подрагивающих старческих пальцев снимок. Маленький, квадратный, с белой каймой, обрезанной волной, весь в трещинах. Годы сеточкой покрыли черно-белое изображение.
На снимке мужчина, совсем еще молодой, почти мальчик, сидел на покосившемся крыльце, вытянув вперед длинную ногу в грубом ковбойском ботинке, явно видавшем лучшие времена. Волосы у него были длинные, темные. На белой футболке угадывались пятна пота. Однако на лице его сияла широкая белозубая улыбка – для таких угловатых, с резкими чертами лиц подобные улыбки редкость. Глаза у него были черные, и даже на таком крошечном снимке было видно, насколько они притягательны. Рядом с ним на ступеньке лежал младенец в подгузнике. Суля по всему, ребенок спал, ладонь парня касалась его голой спины.
– Это ты и твой отец, – сказала мать.
– Отец? Ты же говорила, что не знаешь, кто…
– Я соврала. Я влюбилась в него еще в школе.
Талли провела по снимку пальцами, пытаясь разглядеть каждую черточку, каждую тень на лице парня, так похожем на ее собственное.
– У меня его улыбка.
– Да. И смеешься ты совсем как он.
Талли ощутила, как внутри нее что-то меняется, будто встает на свое место.
– Он любил тебя, – сказала мать, – и меня тоже.
Голос у матери сорвался, и, подняв взгляд, Талли поняла, что смотрит на плачущую мать сквозь свои собственные слезы.
– Рафаэль Бенесио Монтойя.
– Рафаэль, – благоговейно повторила Талли.
– Рейф.
Талли больше не в силах была сдерживать чувства. Эта новость изменила все, изменила ее. У нее был отец. Папа. И он любил ее.
– А можно…
– Рейф погиб во Вьетнаме.
Талли и не заметила, как выстроила целый воздушный замок, но одно-единственное слово, Вьетнам, взорвало его.
– Ох…
– Я расскажу тебе о нем все, что знаю. Как он пел тебе песни на испанском и подбрасывал вверх, чтобы услышать твой смех. Это он выбрал тебе имя, оно пришло от индейцев чокто, он говорил, что так ты будешь настоящей американкой. Поэтому я всегда называла тебя Таллула. В память о нем.
Талли смотрела в мокрые глаза матери и видела в них любовь, тоску и боль. И надежду.
– Я так долго ждала. – Дороти ласково погладила Талли по щеке.
– Знаю, – тихо ответила Талли.
Этого прикосновения Талли ждала всю жизнь.
Талли часто снится, как она сидит у меня на террасе. Разумеется, я сижу рядом, как в прежние времена, мы с ней юные и хохочем. И болтаем без умолку. У нас над головами, в ветвях старого клена, одетого осенью в пурпур и золото, покачиваются светильники, а в них ярко горят толстые свечи, отбрасывая на пол блики.
Я знаю, что порой, когда Талли сидит там в своем кресле, она думает обо мне. Вспоминает, как мы вдвоем несемся на великах вниз по Саммер-Хилл, – руки раскинуты, и мир кажется нам обеим невозможно огромным и ярким.
Здесь, в ее снах, мы навеки подруги и навеки вместе. Мы вместе стареем, наряжаемся в бордовое и подпеваем глупым песням, совершенно бессмысленным и при этом полным тайного смысла. Здесь нет ни рака, ни старости, ни утраченных возможностей, ни ссор.
«Я всегда с тобой», – говорю я ей в снах, и Талли знает, что это правда.
Я поворачиваюсь – едва заметно, почти не двигаясь, лишь слегка поворачиваю голову – и тотчас же оказываюсь еще где-то. И время тоже другое. Я у себя дома на острове Бейнбридж. Мои родные собрались вместе, они смеются над какой-то шуткой, которой я не слышу. Мара тоже приехала на зимние каникулы. У нее появилась подруга – такая, с которой потом дружишь всю жизнь. Мой отец здоров. Джонни
