Девочки в огне - Робин Вассерман
* * *
Мы запретили себе музыку. Не могли позволить себе ее свободу, ее призыв к правде. Мы не заслуживали погружения в музыку, но не умели не погружаться, поэтому выбрали тишину. Однако мы следили за ней и знали, что с ней происходит.
Мы наблюдали, как умерла ее душа, а потом за ней последовал Курт. Мы не плакали. Лишь на мгновение удивились слухам о Кортни, потому что понимали, как легко заставить принять одно за другое, взять окоченевшую руку и вложить в нее ружье. Но в глубине души мы знали: это был Курт. Его палец. Его курок. Его смерть принадлежала ему, и выяснилось, что смерть бога ничем не отличается от любой другой. В ней нет красоты, нет истины – ничего того, чем являлся Курт. В ней не было гнева, печали, любви, ничего важного или глубокого. Лишь единственное, чем он никогда не был: пустой звук, а потом бессмысленная тишина.
Сиэтл пошел с молотка. Он стал съемочной площадкой и рекламным плакатом. Гранж был на подъеме; революцию транслировали по телевидению. Сиэтл покорил весь мир, его лозунги подняли на щит, и он не выжил. Никто бы не выжил. Сиэтл превратился в состояние души, но не наше, уже не наше.
* * *
Оставался только Лос-Анджелес, где можно дрейфовать на поверхности и одновременно затеряться в глубине. Мы нашли квартиру рядом с автострадой и работу, от которой ныли ноги, а волосы пропитывались табачным дымом; мы оплачивали квартиру и учились серфингу, притворяясь, будто нам весело. Возможно, пойди каждая из нас своим путем, мы сумели бы – возможно – даже забыть о происшедшем. Но скорее всего одна из нас начала бы вспоминать, так часто и с такой отчетливостью, что в конце концов не выдержала бы, позвонила домой, дала отмашку, выдала тайну и разожгла мировой пожар. Слишком рискованно. Одиночество, как и музыка, выпивка, наркотики, стало роскошью, которую мы не могли себе позволить. Мы не заслуживали того, чтобы забыть; мы не хотели забывать. Мы хотели двигаться дальше, но не хотели превратиться в тех, кто на это способен.
Вот чего мы хотим, сказали мы себе, и еще: у нас все будет хорошо, и еще: я по-прежнему люблю тебя.
То первое Рождество было странным. Странно разгуливать по пляжу в шортах и шлепанцах, когда все наши знакомые в трех тысячах миль отсюда ждут запорошенного снегом северного оленя. Но в Лос-Анджелесе все кажется странным и неправильным, поэтому мы и решили остаться тут. Это город беглецов, каждый его житель сбежал от чего-то, сбежал к солнцу, смогу и непроглядной туче блондинок. Нам нравилось, как мы выглядим с платиновыми волосами, и еще больше нравилось, что мы похожи на остальных. А иногда даже нравилось, что мы похожи друг на друга, как сестры, на что нам указали впервые. Так и надо: наконец стать одинаковыми. В Лос-Анджелесе теряешь себя и перерождаешься в нового человека. Нельзя забраться еще дальше от Батл-Крика, если только не утопиться в Тихом океане, и мы ждали, мы ждем, когда прилив унесет Никки в прошлое.
Лос-Анджелес не верит в прошлое, не больше, чем в будущее. Значение имеет только настоящее, в нем мы и решили поселиться. Мы притворяемся, что не наступят дни, когда кожа увянет, груди обвиснут, глаза западут и веки покроются морщинами, скрыть которые не сможет никакая косметика, когда мы перестанем быть девочками, совершившими нечто ужасное, но станем женщинами, отбывающими пожизненный срок за грехи незнакомок, которыми они когда-то были. Однажды мы на довольно долгое время притворимся, что отпустили друг друга и каждая живет собственной жизнью, но не насовсем. Мы обязательно вернемся. У нас никогда не будет музыки, искусства, богемного веселья, но будут случайные мужчины, мы будем гладить руки, сосать члены, грезить о любви в туманном мареве между сном и бодрствованием. Мы никогда не станем особенными, и наши мужчины тоже. Мы уже никогда не сможем всецело принадлежать себе, а значит, и другому тоже. Мы застолбили свой участок навеки. Когда-нибудь мы состаримся и забудем, почему сбежали, чего мы так боялись, и будем изо всех сил стараться вспомнить, зачем мы так поступили, и сомневаться в правильности своего решения. Мы никогда не вернемся туда; мы будем искать себя на молочных пакетах[76] и скучать по дому, из которого так отчаянно стремились вырваться, скучать по его болотам и безысходности, по его навязчивому любопытству. Мы будем официантками и секретаршами, веселый голос на том конце провода скажет вам: спасибо, что уделили время, и пожелает всего наилучшего; мы будем поклоняться девочкам, которыми были когда-то, хотя они спалили нашу жизнь в огне и превратили нас в пепел. У нас никогда не будет детей; никогда не будет дочерей. Мы избавим себя от этой мороки; мы избавим наших дочерей от бремени родиться и быть девочкой. Когда-нибудь мы начнем страдать от отсутствия в нашей жизни крошечных кулачков, требовательного плача, существа, которое надо укачивать, защищать и любить, но и это пройдет. Мы спросим себя, достаточно ли мы наказаны и наказаны ли вообще. Возможно, когда-нибудь одна из нас уйдет в море и другая наконец снова останется наедине с собой.
Не сейчас. Мы отрицаем будущее. Мы зависли в этом мгновении, застыли в этом времени, когда мы все еще девочки и все еще знаем страдание и его радости. Мы ходим на океан, ковыряем пальцами ног песок, который приносит издалека, из прошлых веков. Мы оглядываем горизонт в поисках пиратских кораблей, стеклянных бутылок и невероятных диковин, которые прибивает к берегу. У нас нет тайн друг от друга; мы две половинки целого. У нас есть все необходимое; у нас есть только мы, и доверять мы можем только девочкам, которыми были когда-то, девочкам, которые шепчут из прошлого обещание: больше ничего и не надо.
Примечания
1
Блейк У. Заблудшая девочка. Пер. В. Топорова. – Здесь и далее примеч. пер.
2
Игра слов: butt-crack (задница) созвучно названию города Батл-Крик.
3
Консервативный политик, независимый кандидат в президенты в 1992 и 1996 годах.
4
Историческая зона освоения так называемого Дикого Запада в США.
5
Прибрежный поселок (англ.).
6
Крупная сеть магазинов проката видеофильмов и компьютерных игр.
