Три Анны - Ирина Анатольевна Богданова
Солнечный луч с занавесок давно переместился на потолок, а потом и вовсе исчез, уступая место густым сумеркам.
Терпение Константина стало иссякать, и он уже хотел попросить капитана продолжить разговор завтра, как вдруг Горбенко решительно хлопнул ладонью по планшету и сказал:
– Наконец, последнее. Самое важное.
Константин насторожился, и капитан сурово продолжил:
– На правительственном уровне принято решение официально не сообщать о катастрофе поезда. Поэтому я должен взять с вас подписку о неразглашении государственной тайны. Забудьте всё, что вы видели, слышали и чему являлись свидетелем. Нарушение данной подписки будет приравниваться к государственной измене и караться смертной казнью. А от себя, Константин Викторович, чисто по-человечески, настоятельно советую вам с семьёй остаться жить здесь, хотя бы лет на пять. Года до сорок второго. Чтобы не выносить сор из избы. Работы для вас, как вы понимаете, у нас хватит.
Задыхаясь, Константин смотрел на офицера в серой форме, и он казался ему огромной серой крысой, стоящей на задних лапах и требующей невозможного – вычеркнуть из памяти погибших. В голове не умещалось, как можно забыть друзей: наивную Нюсю, практиканта Володю, инженера Авдейкина…
Но под его рукой лежал листок с подпиской и, вспомнив Аню и Вольку, Саянов, морщась от боли, неровно поставил свою подпись.
* * *
Билет до узловой станции Змеевка, последней перед Первомайском, удалось взять сразу. Ехать предстояло трое суток, и Аня, оставив вещи в купе под присмотром старичка-соседа, вышла на перрон, чтобы лишний раз дать подышать Володюшке.
Нынче старый эпизод с кражей чемодана вспоминался с улыбкой. Интересно, где сейчас тот носильщик, ловко облапошивший неуклюжую деревенскую девушку? Но не уведи у неё вещи преступник, не попала бы она в услужение к Кумачёвым и не встретилась бы с Костей.
«Пути Господни неисповедимы», – как любила повторять соседка тётя Маша.
На соседний путь подошёл поезд из Москвы, и на перроне сразу стало шумно, радостно, оживлённо. Если внимательно понаблюдать за прибывшими и встречающими, то можно попробовать угадать их характер. Вынырнувшая из вагона девушка в кокетливой вязаной шапочке и белых валенках-бурках – наверняка модница и хохотушка, а унылый старик, недобро отпихнувший локтем полную женщину, – семейный тиран, изводящий придирками свою жену.
Молодые люди с лыжами на плечах, скорее всего, едут со спортивных соревнований, а вот тот пожилой мужчина благородного вида похож на генерала в отставке. Скользнув глазами по пассажиру, Аня обратила внимание, что левый рукав его пальто пустой. Чтобы он не болтался при ходьбе, мужчина засунул манжету глубоко в карман.
– Саша! Сашенька!
Пожилая дама, пробивающаяся к генералу, подняла вверх руку в пёстрой варежке и помахала, привлекая к себе его внимание.
– Аннушка!
От этого оклика в Аниной памяти словно вспыхнула яркая лампочка: Анна и Александр! Соседка фон Гуков говорила ей, что у Александра Карловича нет одной руки. Левой, как и у Алексея Ильича.
Неужели это та Анна Первая, которую она так долго искала?
Надо их остановить, передать записку! Аня поднялась на цыпочки, стараясь приподняться над толпой, нечаянно разбудила Волю, немедленно подавшего голос, и крикнула, что есть силы:
– Анна Ивановна! Александр Карлович!
Они! Это точно они!
Мужчина и женщина замерли, пытаясь глазами отыскать в толпе кричавшего.
– Гражданка, поезд отправляется, попрошу занять свои места, – резкий голос проводницы, раздавшийся прямо над ухом, перекрыл все остальные звуки.
– Но я не могу… Мне надо…
– Гражданка, не задерживайте!
Проводница в чёрной форме чуть не силком втолкнула Аню в вагон, и поезд тронулся, оставляя на платформе людей, которых она только что нашла и снова потеряла.
От расстройства Аня закусила губу, пытаясь припомнить внешность той, от любви к которой столько лет умирал Алексей Ильич. Невысокая, полноватая, со спокойными глазами и лёгкими волосами надо лбом. Обычная пожилая дама «из бывших».
Аня торопливо достала из паспорта записку с портретом и под мерный перестук колёс и лепет Воли долго рассматривала летящий профиль и улыбку, талантливо схваченную художником почти сорок лет назад.
Знала бы она, эта незнакомая Анна, что несколько минут назад могла взять в руку записку из своего прошлого. Радовалась бы она? Или печалилась?
Скрипучий голос старика-соседа вывел её из задумчивости:
– Куда едешь, дочка?
– К мужу.
– Что ж, дело хорошее. Семья разлучаться не должна.
– Да, не должна, – поддакнула Аня и принялась представлять, как внезапно заявится на стройку и какие глаза будут у Константина, когда он увидит их с Волей.
Конечно, сделать это будет непросто. Сначала необходимо добраться до разрушенного Первомайского, а там на попутках к месту ликвидации аварии Североульского туннеля. Однажды, когда они были женаты третий год, Аня сюрпризом ездила к мужу на Нижнесвирскую гидроэлектростанцию. Тогда стоял не по-северному жаркий май. Солнце разогревало разъезженную корку дороги, по обеим сторонам которой жёлтым покрывалом цвели одуванчики.
– Я умею варить варенье из одуванчиков, – выпрыгивая из кузова попутки, похвасталась Косте Аня, когда он радостно закружил её – весёлую, счастливую…
А потом они вдвоём ходили в поле и рвали корзины золотистых головок, вытирая руки, выпачканные липким соком, прямо о рабочие брюки.
Сейчас вместо придорожных цветов за стенкой вагона мерно колыхали лапами ели, стоящие в снежном твороге, и неярко тлел расплывчатый солнечный диск, увязавшийся вслед за поездом.
Из детей, кроме Воли, в вагоне ехали ещё две маленькие девочки, почти без роздыху пищавшие на руках у матерей.
– А у тебя ничего пацан, уважительный, – похвалил Волю старичок. – Чует, что скоро батю своего увидит.
Хвалить малыша было за что. За всю длинную дорогу Волюшка ни разу не подал голос, только терпеливо кряхтел, когда Аня меняла ему пелёнки.
Дедова похвала сыну словно маслом мазнула Аню по сердцу, истомившемуся от неизвестности. Укачивая сына, она внимательно вглядывалась в каждый полустанок, будто ожидая найти там Костин след, и беспрестанно спрашивала проводницу:
– Скоро приедем?
– Вот привязалась, гражданочка, – недовольно буркнула ей тощая проводница с новомодной химической завивкой, – поди знай, как график выдержим. Вишь, то и дело стоим, мы литерные пропускаем.
– Зачем пропускаем? – непонятливо спросила Аня.
– Кто ж его знает – зачем? Мы люди маленькие, нам не докладают, – хохотнула проводница. – Поди, случилось что. У нас ведь, знаешь, Сибирь-матушка. Она шутить не любит.
«Знаю, что не любит», – подумала про себя Аня, вспоминая рассказы Нгуги о каторге.
Сибирь! Это слово несло в себе что-то могучее, тёмное, загадочное. Иногда мысленно Аня сравнивала Сибирь с безбрежным океаном, вместо воды наполненным пеной хвойных лесов. Скал и озёр она достаточно видала в
