Петр Боборыкин - Василий Тёркин
- Вашими бы устами, Василий Иваныч... Очень уж я прельщен этим парком. И вам он, кажется, больно по душе пришелся. Положение его вместе с усадьбой - такое для лесной местности, что другого такого и не найдешь, пожалуй, во всем приволжском крае.
- Верно! - крикнул Теркин, но тотчас подумал: "уж и этот не ловчак ли, - пробирается в мою душу, учуял: чего мне самому хочется?.."
- Лесная дача господина Черносошного хорошего качества, спору нет. А приобретать ее без усадьбы и этих береговых насаждений как бы обидно.
Теркин сбоку взглянул на него.
- Вы что же это - у меня в голове подглядели, Антон Пантелеич?
- Следственно, и вам приходил уже замысел насчет и усадьбы?
- И весьма!
Про свои детские мечты на колокольне села Заводного он не стал ему рассказывать.
- Тем более лестно мне будет, Василий Иваныч, изложить вам мою идею. Сколько я вас разумею, вы не станете из своей только корысти или суетных поползновений приобретать барское имение...
- Однако, - перебил его Теркин и сделал широкий жест левой рукой, - приятно стать на место неумелых, выродившихся вотчинников, особливо мужичьему приемышу, как я.
Про то, что Теркин мужичий приемыш, Хрящев слышал впервые; но это его не озадачило.
- Хотя бы и так, - выговорил он. - Приятно, слова нет; но общее дело еще выше... Вот я сейчас и размечтался, ходя по той аллее. Василию, мол, Иванычу ничего не будет стоить: побудить компанию вместе с дачей приобрести и усадьбу с парком, сделать из нее центральный пункт всего приволжского лесного промысла и хозяйства компании и вместе - заложить здесь фундамент для распространения здравых познаний по лесоводству и уходу за всеми видами строительных и фруктовых деревьев... Поглядите на дом... Один этаж прямо просится под школу. А парк, а цветник! Какие богатые питомники можно устроить! Какой образцовый фруктовый сад! Что твой Горыгорецк! Что твое Лисинское лесничество!.. Вы такой ревнитель отечественных богатств, Василий Иваныч! Вам бы сделать из этой усадьбы свое летнее пребывание и центр управления всеми приволжскими дачами. Отсюда поведете вы поход против хищения и лесоистребления, против кулаческого разгрома и помещичьего недомыслия. Ведь так я говорю? Школа не Бог знает чего будет стоить обществу; а какое добро! Сколько она выпустит вот таких же, как я, грешный, немудрых практиков, не великой учености, однако с великим уважением к науке, к бережному уходу за таким народным сокровищем, как лес, без которого и Волга совсем иссякнет, особливо в верховьях.
По мере того как он говорил, голос Хрящева делался менее сладким, зазвучали другие ноты. Несколько раз он даже вскидывал руками.
Слушая его, Теркин курил и не поднимал на него глаз. Прежде - года два назад - он бы его оборвал, ему стало бы досадно, что вот такой простец, служащий под его началом, в мелком звании, и вдруг точно подслушал и украл у него мысль, назревавшую в нем именно теперь, и дал ей гораздо большую ширь; задумал такое хорошее, исполнимое дело.
- Антон Пантелеич! - выговорил он после тирады Хрящева и приласкал его взглядом. - Нужды нет, что вы у меня ровно восхитили... если не всю идею, то начало ее... Но ваш план выше моего. Я, быть может, и пришел бы к тому же, но первый толчок был скорее личный.
- Все дороги в Рим ведут, Василий Иваныч. Зачем же и от своей личности отказываться?.. Прямой повод сочетать свое имя с таким делом. Вашим именем и назовете этот рассадник разумного и благого лесоводства и лесного промысла... У вас найдутся весьма именитые предшественники... Я сам не бывал, но доподлинно знаю: на северо-востоке... фамилия Строгановых вроде этого устроила нечто... еще в начале века, а то и в конце прошлого... боюсь соврать. К немцам учиться посылали на свой счет и вывели несколько поколений лесоводов. А именитые-то люди откуда были родом? Из гостей... Следственно, из простого звания... Закваска-то оставалась деловитая и на пользу краю. Нынче и подавно всякому может быть дан ход, у кого вот здесь да вот тут не пустует.
Он приложил руку ко лбу и к левой половине груди.
Теркин тихо рассмеялся.
- Правильно, Антон Пантелеич, правильно. Идея богатая, только надо ее позолотить господам компанейцам, чтобы не сразу огорошить непроизводительным расходом... Я вам, так и быть, признаюсь: хочется мне больно за собой усадьбу с парком оставить, войти с компанией в особое соглашение.
- И того лучше! Вы не зароете таланта своего!.. А какое бы житье по летам... Особливо если б Бог благословил семьей... Ведь от вас - ух, какие пойдут... битки!
- Битки!.. И вы это слово знаете! Меня так в гимназии звали.
- Помяните мое слово... битки пойдут.
Оба рассмеялись и разом поднялись.
- А теперь чайку - да и в лес! - скомандовал Теркин.
XXIII
В комнате Марфы Захаровны угощение шло обычным порядком. К обеду покупщик не приехал, а обед был заказан особенный. Иван Захарыч и Павла Захаровна волновались. Неспокойно себя чувствовал и Первач, и у всех явилось сомнение: не проехал ли Теркин прямо в город. Целый день в два приема осматривал он с своим "приказчиком" дальний край лесной дачи, утром уехали спозаранку и после завтрака тоже исчезли, не взяв с собою таксатора.
И в Саню забрело беспокойство. Она принарядилась особенно и ждала нового разговора с Теркиным. Первач сидел с ней рядом и хотел было начать прежний маневр; она отставила ногу и сейчас же отвернула голову в другую сторону. К концу обеда, когда пошли тревожные разговоры насчет леса и Первач начал делать намеки на то, что Теркин хочет "перетонить" и надо иметь с ним "ухо востро", ей сначала стало обидно за Василия Иваныча, потом она и сама подумала: "Кто его знает, может, он только прикидывается таким добрым и сердечным, а проведет кого угодно, даже Николая Никанорыча, не то что ее, дурочку".
И у тетки Марфы она стала с Первачом ласковее, позволила пожать себе руку под краем стола, много ела лакомств и чокалась с ним уже два раза наливкой.
- Марфа Захаровна! - окликнул Первач толстуху, сидевшую на диване, с соловеющими глазами и с папиросой, - она иногда курила. - А ведь Александре Ивановне взгрустнулось за обедом; господина Теркина поджидала.
И он подмигнул в сторону Сани. Та зарделась и нахмурила брови.
- Ничуть, ничуть!
- Да я вам говорю, что да.
- А я вам говорю, что нет.
Саня ударила даже кулачком по краю стола.
- Ну, чего вы спорите, дети! - остановила их тетка. - Милые бранятся - только тешатся!.. Саня, кушай наливку! Хочешь еще полрюмочки?
- Тетя... дайте мне покурить.
- Захотелось?
- Забыть свое горе желает, - ввернул Первач.
- Ах, какой вы гадкий... Хотела выпить за ваше здоровье и не выпью...
- Ну, ну, чокнитесь! - подсказала тетка.
Саня и Первач чокнулись. Она, с надутыми еще губками, улыбалась ему глазами и потянула из рюмки густую темно-красную вишневку.
- Спойте "Пловцов"! - пристала Марфа Захаровна.
- Ах, тетя, все "Пловцов"?.. Что-нибудь другое. Это старина такая!
- Нужды нет!.. Какие стихи!..
Река шумит,
Река ревет...
- Извольте петь! - скомандовал Первач.
Марфа Захаровна взяла гитару, и они запели втроем.
- Ах!..
Саня ахнула и вскочила с места.
Вошел Теркин. Он остановился в дверях и развел руками.
- Веселая компания! Желаю доброго здоровья.
- Василий Иваныч! Какая неожиданность!
Первач шумно отодвинул свое кресло и подбежал к нему. Марфа Захаровна начала застегивать верхние пуговки капота.
- Извините, пожалуйста! - залепетала она. - Мы по-домашнему.
- Пожалуйста, не стесняйтесь!.. Позвольте мне присесть, вот к Александре Ивановне.
Он казался очень возбужденным, и тон его ободрил и толстуху, и таксатора. Саня протягивала ему руку, все еще не овладев своим смущением. Ей вдруг стало совестно рюмки с наливкой, стоявшей перед ее местом. Она посторонилась. Теркин поставил стул между нею и Первачом.
- Марфа Захаровна! - весело окликнул он. - Вы и на гитаре изволите? Я тоже...
- Скажите, пожалуйста! Как это приятно! Но позвольте, не угодно ли вам... чего-нибудь? Или вы еще не кушали? Так я сейчас распоряжусь.
- Благодарю... Мы с Хрящевым попали к пчелинцу... И закусили там. Папушник нашелся... и медом он нас угостил... Но рюмку наливочки позвольте.
Все засуетились. Принесли рюмок и еще бутылку наливки сливянки. Теркин попросил гитару у Марфы Захаровны, заново настроил ее, начал расспрашивать, какие они поют романсы.
Тетка, с пылающими щеками, захмелевшим взглядом широко разрезанных глаз, улыбалась Теркину и через стол чокалась с ним.
- У Санечки голосок хороший, - говорила она сладко и замедленным звуком, - только она сейчас и застыдится.
- Хотите дуэт? - спросил он Саню.
- Да я, право, ничего не пою.
- Выдумывает. И у Николая Никанорыча приятный голос.
