Шоссе Линкольна - Амор Тоулз
Улисс кивнул, повернулся к профессору и приступил к рассказу. Сначала рассказал, как он и женщина по имени Мейси, оба одинокие, как луна, встретились на танцах в Сент-Луисе, влюбились и слились в священном брачном союзе. Рассказал, как началась война и как Мейси не отпускала его от себя, а вокруг крепкие и годные к службе мужчины уходили на фронт, — и как усилилась ее хватка, когда свет материнства осветил ее изнутри. Рассказал, как, не послушав ее предупреждений, пошел на службу, сражался в Европе, вернулся несколько лет спустя и обнаружил, что, верная своему слову, она бесследно исчезла вместе с сыном. Наконец рассказал, как в тот день вернулся на станцию, сел на первый попавшийся поезд и с тех пор не сходил с путей. Вулли не слышал истории более печальной.
Какое-то время все молчали. Даже Дачес, всегда готовый ввернуть в чужой рассказ случай из своей жизни, ничего не говорил — почувствовал, наверное, как и Вулли, что у них на глазах разворачивается событие чрезвычайной значимости.
Несколько минут спустя Улисс продолжил — словно успел за эти несколько минут снова собраться с мыслями.
— Профессор, я придерживаюсь мнения, что ничто ценное в жизни не дается просто так. Любую ценность нужно заслужить, а что получишь просто так, всегда промотаешь. Я считаю, что уважение должно быть заслужено. Как и доверие. Как и любовь женщины и право называть себя мужчиной. Право на надежду тоже нужно заслужить. Одно время надежда била из меня ключом — она просто была, и все. Но я этим не дорожил и промотал ее, бросив жену и ребенка. Вот уже больше восьми лет я учусь жить без надежды, как жил Каин, войдя в землю Нод.
Жизнь без надежды, подумал Вулли, кивая головой и утирая слезы. Жизнь без надежды в земле Нод.
— Так было, пока я не встретил этого мальчика, — сказал Улисс.
Не отводя взгляда от профессора, Улисс положил руку на плечо Билли.
— Когда Билли сказал, что судьбой мне — нареченному Улиссом — уготовано вновь увидеться с женой и ребенком, внутри у меня что-то дрогнуло. И когда он прочел мне из вашей книги, это чувство стало сильнее. Настолько, что я осмелился подумать: возможно, после стольких лет одиноких скитаний я наконец заслужил право на надежду.
Услышав это, Вулли выпрямился. Днем он пытался донести до сестры, как противно бывает от утверждений, замаскированных под вопрос. Но сейчас, у костра, когда Улисс сказал профессору Абернэти: «Возможно, я наконец заслужил право на надежду», — это был вопрос, замаскированный под утверждение. И это показалось Вулли прекрасным.
Судя по всему, профессор Абернэти тоже это понял. Потому что, немного помолчав, он дал ответ. И, пока профессор говорил, Улисс слушал его с той же почтительностью, какую профессор проявил к нему.
— Мистер Улисс, жизнь моя была, в сущности, во многом не похожа на вашу. Я никогда не воевал. Не путешествовал по стране. Да что — последние тридцать лет я почти не покидал острова Манхэттен. А последние десять провел вон там.
И профессор показал на Эмпайр-стейт-билдинг.
— Я сидел в комнате в окружении книг и был далек от пения сверчков и криков чаек, от насилия и сострадания. Если вы правы — а я подозреваю, что вы правы — и мы должны заслужить то, что для нас ценно, чтобы не промотать всё попусту — тогда я, безусловно, не заслужил и промотал. Я прожил жизнь в прошедшем времени и от третьего лица. Так что позвольте начать с признания: я снимаю перед вами шляпу.
Профессор церемонно поклонился Улиссу.
— Итак, я в самом деле прожил жизнь на страницах книг, но по крайней мере могу сказать, что занимался этим не без усердия. Иными словами, мистер Улисс, прочел я немало. Я прочел тысячи книг — многие из них не по одному разу. Исторические хроники и романы, научные трактаты и тома поэзии. Страницу за страницей. И узнал, что человеческий опыт достаточно многообразен, чтобы все в городе размером с Нью-Йорк могли быть совершенно уверены: опыт каждого из них уникален. И это замечательно. Ведь чтобы дерзать, влюбляться, совершать ошибки — а это так часто случается, — но все же продолжать борьбу, нам так или иначе нужно верить: еще никто не проживал то же и так же, как мы сами.
Профессор оторвал взгляд от Улисса и обвел глазами всех сидящих в кругу, включая Вулли. А затем вновь посмотрел на Улисса и поднял палец.
— Как бы то ни было, — продолжил он, — даже установив, что в столь обширном локусе, какой представляет из себя Нью-Йорк, хватает многообразия человеческого опыта, чтобы поддерживать в нас чувство собственной неповторимости, я склонен утверждать, что количество этого опыта вовсе не избыточно. Если бы в нашей власти было собрать все истории, произошедшие за все времена в городах по всему миру, нисколько не сомневаюсь, что двойников мы нашли бы в изобилии. Людей, чьи жизни — пусть и с некоторыми допущениями — совпадают с нашими во всех внешних проявлениях. Людей, которые любили и плакали, когда любили и плакали мы, которые совершили то же, что и мы, и не справились с тем же самым, людей, которые спорили, и доказывали, и смеялись точно так же, как и мы.
Профессор вновь обвел нас взглядом.
— Это невозможно, скажете вы?
Хотя никто не сказал ни слова.
— Один из базовых принципов бесконечности гласит, что бесконечность по определению должна вбирать в себя не только единственный экземпляр всякой вещи, но и его копию — и еще одну. Собственно, мысль о том, что по пространству человеческой истории рассыпаны копии нас самих, кажется значительно менее абсурдной, чем мысль о том, что таковых не существует.
Профессор снова обратился к Улиссу:
— Итак, кажется ли мне возможным, что жизнь ваша есть отражение жизни великого Улисса и что по прошествии десяти лет вы воссоединитесь с женой и ребенком? Я в этом не сомневаюсь.
Улисс воспринял слова профессора с величайшей серьезностью. Затем он поднялся — поднялся и профессор, — и они крепко пожали руки, словно каждый нашел в другом нечаемое утешение. Мужчины разжали руки, и Улисс было отвернулся, но профессор вновь развернул его к себе.
— Я должен еще кое-что вам рассказать, мистер Улисс. То, чего нет в книге Билли. В ходе своих странствий Улисс посетил царство мертвых и встретил тень старика Тиресия — прорицатель предсказал, что Улиссу предначертано скитаться по морям, пока он не умилостивит богов воздаянием.
Будь
