Мистер Вечный Канун. Город Полуночи - Владимир Торин
— Эй ты! Тролль! — воскликнул Томми, ловко схватив как раз пролетавшую над его головой механическую канарейку.
Птичка забилась в руках мальчика, но стоило ему переключить рычажок, она тут же сложила крылья и захлопнула клювик.
Тролль испуганно приоткрыл один желтый глаз и опасливо выглянул из-под руки, которой прикрывался от маленькой птички.
— Ты теперь мой, тролль! — заявил Томми и бесстрашно шагнул к чудовищу.
Тролль понял лишь то, что птица замолчала и больше ему не угрожает. Он распрямил плечи и упер огромные руки в пол, поднимаясь.
— Вот уж нет!
Томми переключил рычажок — и из клювика канарейки вырвалось еще несколько трелей. Их хватило, чтобы тролль тут же попятился и снова закрыл голову руками.
— У меня эта птица! И ты теперь мой! Ты меня понял?
Томми выключил канарейку, и тролль тут же гневно зарычал.
— А ну, слушайся! — велел мальчик и сунул птицу чудовищному мистеру Бэрри под его длинный нос.
Тролль тут же успокоился и покорно сгорбился, его рычание превратилось в униженное ворчание, напоминающее звук педальной швейной машинки. На широкой уродливой морде было написано, что он готов подчиняться, готов на все, что угодно, только бы больше не слышать этих мерзких звуков, которые вылетают из маленькой металлической игрушки.
— Вот и хороший мальчик, — похвалил Томми и снова оглядел гостиную — на этот раз в поисках того, что могло пригодиться ему для задуманного.
Склонившись над останками одного из пугал, мальчик вытащил из кучи обломков две кисти рук на жердях и старое дедушкино пальто. После чего бросил взгляд на камин: подле стойки с совками и кочергами стояла одна из тех тяжеленных громадин-тыкв, которые он сам разгружал. Вся мякоть из нее была извлечена, а в кожуре прорезаны треугольные глаза и рот.
«Ты-то мне и пригодишься», — подумал Томми, после чего завернул тыкву вместе с деревянными обломками рук в пальто.
Взяв свой узел, он глянул на тролля.
— Эй ты! Иди к дивану!
Тролль нехотя послушался, и Томми залез сперва на спинку дивана, а оттуда перебрался на плечи чудовищу. Прижимая к груди сверток, он обхватил шею тролля ногами и взялся за его оттопыренное заостренное ухо.
— У-у-у… — оскорбленно провыл мистер Бэрри.
— Ничего не «у-у-у», — строго заметил Томми. — Ты мне поможешь, тролль, и тогда я тебя отпущу. Ты понял?
Тролль застыл на месте и, кажется, даже дышать прекратил — он задумался. Время уходило.
— Ты понял?
Томми пятками стукнул тролля по мшистой зеленоватой груди.
— У-у.
Чудовище так поспешно закивало, что мальчик едва не перелетел через его голову.
— Эй, полегче!
Тролль хрюкнул и когтистой лапой утер длинную зеленую соплю. В его желтых глазах появились искорки понимания. В тот же миг движения огромного и, казалось, неповоротливого чудовища стали на удивление плавными.
— Вперед! У нас мало времени!
Тролль двинулся к выходу из гостиной, и Томми ощутил себя моряком, стоящим на верхней площадке мачты попавшего в шторм судна.
Когда мальчик и его ездовой тролль оказались в прихожей, Томми указал чудовищу направление:
— А теперь вези меня на фабрику мистера Гласса! И поаккуратнее с дверями!
Кристина Кэндл никого ни в чем не подозревала, никого не обвиняла и никогда не жаловалась на жизнь. Она просто была собой, беспечной Кристиной Кэндл, и особо не желала для себя иной судьбы, понимая, что «нечто большее» всегда налагает и дополнительные занудные обязанности, а еще никому не нужную ответственность. Вот и была у нее одна цель, главный план в жизни, основная линия, которой она всячески пыталась следовать, — быть Кристиной Кэндл.
— Что такое «быть тобой», Кристина? — спросил бы ее Виктор, если бы он вдруг взял у нее еще одно интервью, а она, к примеру, являлась какой-нибудь столичной знаменитостью. Ведь именно такие вещи у них обычно и спрашивают, поскольку простому читателю всегда интересно, как живут знаменитости.
А Кристина ответила бы, игриво поглядывая на него из-под черной челки:
— Знаешь, Вик, это просто. Быть Кристиной Кэндл — значит ездить по городу на «Драндулете», скучать в библиотеке, отнекиваться от сидения с малышней, встречаться с Дороти и Эбигейл, подглядывать за Джонни Кирни с Можжевеловой улицы. Порой все это можно скрасить натравливанием тетушек друг на друга или ухаживанием за бабушкой: книгу ей почитать или просто помочь прогуляться по саду. Еще изредка бывает игра в бридж с дядюшкой Джозефом (когда мама не видит). Хоть дядюшка и жульничает, но все равно он забавный — порой рассказывает такие анекдоты, от которых мама пришла бы в ужас (если бы умела это делать), а еще он всегда так остроумно поддевает свою супругу, тетушку Мегану, и любимых отпрысков, Сирила и Мими. Раньше, Вик, быть Кристиной Кэндл значило дружить с папой, но со временем он заперся в своем кабинете, и его заменили Дороти и Эбигейл. Вот такая жизнь. Не хорошая, не плохая, местами скучная, местами отличная. Иногда, правда, бывает очень грустно.
— А в последнее время? — спросил бы Виктор, важно поправляя жилетку.
— В последнее?.. — делано задумавшись, закинула бы она ногу на ногу. — Да, знаешь, в последнее время быть Кристиной Кэндл — значит влипать в различные истории по вине одного неотесанного болвана, быть винтиком в чужих планах и невольной участницей чужих интриг. Весьма неприятно быть Кристиной Кэндл в последнее время. А еще это предчувствие смерти…
— Что? Смерти?
— Ну да… Знаешь, такое гаденькое чувство, когда, закрывая глаза, видишь перед собой могильный камень с надписью: «Кристина Кэндл. Умерла, так и не став…»
— Кем не став?
— Взрослой, счастливой, живой… собой. Я не знаю. Никем не став — ведь смерть лишает всего, оставляя лишь жуткий озноб из-за земли, которая вокруг тебя. Ты спрашиваешь, откуда это взялось? Ощущение обреченности у вполне жизнерадостной девушки, наибольшей бедой которой когда-то было то, что Дороти пыталась копировать ее одежду и походку? Дядюшка сказал однажды: «Милая, книги до добра не доведут, пей лучше шерри». Жаль, что я не послушалась.
— Во всем виновата книга?
— Да, книга, в которой было написано: «Каждый из тех, кто встретит Кровавую Мэри, вскоре погибнет мучительной смертью». И эта короткая, в общем-то, фраза, глупая примета, будто открутила ржавый кран в душе, и из него полилось то, о чем давно не вспоминалось, вроде «Мама, а куда я попаду, когда умру?»
— Мама, а куда я попаду, когда умру? — прошептала Кристина пересохшими губами, и в голове вдруг возник образ мамы, которая поправляет ей подушку и шепчет на ухо: «Ты никуда не попадешь, потому что
