Мистер Вечный Канун. Город Полуночи - Владимир Торин
— И что же ты можешь сказать такого, что действительно заслуживает внимания?
— Корделия Кэндл знает, что такое проигрывать, — сказала Кристина, — но это отнюдь не недостаток. Ведь Корделия Кэндл знает, как не потерять лицо в любой, даже кажущейся самой безвыходной ситуации. Корделия Кэндл знает, как остаться собой, и пусть кого угодно называют побитой собакой, но только не ее, потому что она просто не умеет сдаваться, ведь никогда не признает бой законченным, если не добьется победы. И она понимает, что для этого нужно сделать.
— «Нужно сделать»? — пораженно проговорила мама. Она глядела на дочь и не узнавала ее. Сейчас с ней говорила вовсе не девчонка в полосатых чулках, а женщина намного мудрее ее самой.
— Твой план провалился, мама, — жестоко сказала Кристина. — Ты не учла чего-то и недооценила Виктора. Он твоя главная оплошность. Знаешь, не нужно его винить, у него не оставалось выбора, кроме как помешать тебе. Ты ведь свихнулась, так? И как вообще можно было убедить себя в том, что положить сына на жертвенный стол вполне себе хорошая идея?
— Твоя бабушка…
— Не нужно, — перебила Кристина, и на мгновение ее глаза зажглись желтым светом. — Что бы бабушка ни сделала, ты поступала не лучше. Ты вела себя просто отвратительно, не считаясь с собственными потерями и чужими жизнями, мама. Вспомни хотя бы детей этого гоблина! А твой собственный сын! В чем провинился Виктор?
Корделия ничего не ответила, и Кристина продолжила:
— Мама, ты так привыкла, что все мы безоговорочно тебя слушаемся, что ошиблась во всех и в каждом, кто тебя окружает. Ты понимаешь, что сделала? Ты освободила существо, которое способно переделать мир, и отнюдь не в лучшую сторону. Ты и сама понимаешь, как тебе стоит поступить теперь, верно, мам?
— И что же мне, по-твоему, стоит сделать? — с вернувшейся к ней злой иронией спросила Корделия. — Все исправить?
— И срочно, — серьезно сказала Кристина. — Оглянись вокруг. Тебе не кажется, что кое-кого не хватает?
Корделия подняла глаза и огляделась.
— Мама, — злобно процедила она, словно ее худшие опасения подтвердились. — Проклятая старуха! Сбежала!
И действительно, Джина Кэндл как сквозь землю провалилась.
— Что она могла задумать? — спросила Кристина с тревогой.
Лицо мамы исказилось от ненависти.
— Быть может, кто-то не понимает, что может двигать безумной ведьмой, но только не я. Ее мстительное упрямство даже спустя годы не дает ей остановиться. А сейчас у нее неплохие шансы переиграть всех. Если в моем случае Иероним должен был стать основой величия нашего рода, то в руках Джины Кэндл он станет продолжением ее безумия. Ей не важно, что весь город может просто исчезнуть и от населявших его людей не останется даже могил.
— Тогда ты знаешь, что делать…
По Корделии было видно, что она не изменилась. О нет. Она не собиралась вдруг становиться добренькой и спасать всех кругом или хотя бы исправлять содеянное. Нет, она злилась на себя за то, что упустила шанс, и не могла смириться с тем, что ее матери удастся сделать то, чего не смогла сделать она.
Кристина кивнула, заметив, что мама стала прежней: решительной и неумолимой. Именно этого она и добивалась. Главное было заставить ее действовать.
— Тварь освободилась, — мрачно заключила Корделия. — Она уже меняет город. Ее нужно остановить.
— А что потом, мама?
Корделия поглядела в глаза дочери и увидела в них свое отражение. Ее кольнула досада. Больно и в самое сердце.
«Тварь нельзя подчинить, — с горечью осознала Корделия. — Нет, ее можно заставить себе служить, но это фатально для человека, который рискнет. Даже просто охота на нее разъедает душу, от одних мыслей о владении ею гниет разум. Ее можно лишь запереть, завалить выход и попытаться забыть о ней. Мое безумие… мое чертово безумие… Я — как моя мать. Она всю жизнь пыталась изловить монстра и во время охоты на него не заметила, как сама стала монстром. А потом передала мне это чудовищное наследие, наше родовое проклятие. Жажду обладания тварью. Хотя зачем уж кривить душой, я сама вырвала у нее это из рук. И тогда я стала такой же… начала охоту, мою душу разъела эта чертова ржавчина, а разум сгнил от алчных помыслов об Иерониме. Я — как она. Безумна и заразна. И вот ты стоишь здесь и смотришь на меня. Ты спрашиваешь “Что потом?”, ожидая, что я велю продолжить охоту на тварь и не остановлюсь, пока не подчиню ее. И ты права: я велю. А если у меня ничего не выйдет, однажды ты станешь такой же, как я. Такой же, как Джина Кэндл. А потом это ждет твою дочь и ее дочь… Или не ждет. Ты спрашиваешь “Что потом?”…»
Корделия вздохнула и сказала:
— А потом тебе придется остановить меня.
Виктор Кэндл огляделся по сторонам.
Тихо.
Пусто.
Темно.
— Да уж, кто бы сомневался, — пробормотал он и принялся шарить по карманам в поисках свечи.
Свечи нигде не было. Зеркальце Петровски, которое он предусмотрительно взял с собой, тем не менее присутствовало. Как и тетрадка, чернильная ручка, чернильница и прочие мелочи. Исчез лишь дар Иеронима.
— Чертов Эвер Ив! — негодующе выругался Виктор.
Открыв коробок спичек, он чиркнул одной.
В очень тусклом свете Виктор начал лихорадочно озираться по сторонам, отчего чуть было не налетел на стоявшего рядом человека.
Незнакомый мужчина был одет не то в бежевый, не то в кремовый костюм — точнее Виктор не успел рассмотреть. Он испуганно дернул рукой — и спичка взяла и так не вовремя погасла.
Виктор поскорее зажег еще одну и рассмотрел незнакомца. Это был худой мужчина средних лет с короткими бакенбардами и аккуратно подстриженными усиками, всем своим видом похожий на клерка. Незнакомец не моргал и глядел куда-то в сторону, словно не замечая никого рядом, — он вообще не шевелился. Испуг отступил, и ему на смену пришло удивление: кто это может быть и что он здесь делает?
Спичка чуть обожгла пальцы и погасла.
Чертыхаясь про себя, Виктор снова чиркнул по коробку. Огонек пожрал серную головку и принялся обгладывать деревянную ножку.
«Клерк» по-прежнему не шевелился и никак не реагировал на присутствие гостя с той стороны. И тут Виктор понял, что незнакомец не живой и вовсе даже не человек, а хоть и весьма реалистичная, но всего лишь статуя, выбеленная и покрытая воском. Обычная статуя, но… почему тогда из ее макушки торчит конец толстой обугленной бечевки? Абсурдная догадка пробралась в голову, словно
