Поклажа для Инера - Агагельды Алланазаров
Жеребенок плакал…
Перевод Т.Курдицкой.
ЧЕЛОВЕК, УШЕДШИЙ НА ВОЙНУ
Каждую ночь, когда все затихнет, принимаюсь сочинять это письмо. Удивительно, как еще находятся слова? Но им, заветным, видно, нет конца. Однако, одно-единственное письмо пишу, а всякий раз оно новое. Если б ты знал, какое это счастье, писать его. Слова тревожат память, воскрешают твой образ. Ты перед глазами, как живой. Поверь, это уже счастье. В такие мгновения я – самая счастливая женщина на свете.
И улицу нашу вижу, и тебя, как ты утром идешь на работу. Первым, почтительно здороваешься со стариками, а молодые, безусые еще парни тебя приветствуют. Я стою у тамдыра, достаю из его жаркого чрева свежий хлеб – горячая лепешка обжигает ладонь даже через енлик – а взглядом провожаю тебя, слежу до тех самых пор, пока не зайдешь за густые талы, что росли у арыка рядом с домом дедушки Гыджана.
Какое чудо нас соединило? Чудо, чудо, не спорь! Сейчас парни с девушками встречаются, мы даже не знали друг друга до свадьбы. Я лицо твое разглядела только утром после нашей первой ночи, когда ты заснул на заре. Ты мне сразу понравился. А потом я так быстро к тебе привыкла! Ты стал самым близким, самым родным. Я удивлялась: неужели так бывает? Значит, бывает.
Даже когда уходила погостить к родителям, все время о тебе только думала. Чем ни займусь, на что ни гляну – тебя вижу. Вот ты пришел с работы, бродишь как неприкаянный по дому, не знаешь, чем заняться, как унять тоску. Ведь и тебе без меня было плохо, правда? Представляю это, так только и думаю, как бы перенестись к тебе. Кажется, были бы у меня крылья – улетела! Собираешься в гости на денек-другой, а не пройдет и полдня, уже ищу повод, чтоб домой вернуться. Сноха даже ехидничала:
– Ну и дочка! Замуж выскочила, так родительский дом враз опостылел. Видно, об одном только думаешь… Как это так, прийти домой и ночевать не остаться!? Отца, брата не дождаться…
Мама ничего не говорила. Обидится, молчит. Но ни упреки, ни мамин осуждающий взгляд – ничего не могло удержать меня вдали от тебя.
Я дарила тебя любовью и богаче становилась. В твоем доме меня все любили. Знаешь, как это приятно, когда чувствуешь ласковую заботу и свекрови, и твоего отца, и маленьких братцев. А уж как твоя бедная мама тревожилась, когда я затяжелела! Так и вьется, так и хлопочет. Хочу за водой сходить – она ведро отнимает: “Без тебя принесут!», соберусь хлеб печь – она за енлик. Наверное, за те десять лун набегала она больше, чем я за всю жизнь. А однажды принесла новенькое, только что выстеганное одеяло:
– Возьми, невестушка! Пусть дитя моего сына согревает бабкин подарок…
А в другой раз, вернулась я от соседки, глядь – в нашей комнате резная колыбелька стоит. Свекор ее, оказывается, тайком мастерил. Такая нарядная. Сколько же ему трудиться пришлось, чтобы вырезать ее из тутового дерева да так украсить? Как мечтала я, что будем сидеть вдвоем возле этой колыбели, любоваться нашим первенцем! Не сбылось…
Война. Боюсь я этого слова. Холодная скользкая змея. Проползла между нами и разлучила. Конечно, люди сильней, люди все превозмогают. И лишения, и беды. И война не вечная – кончится! Снова по утрам аромат свежего хлеба небеса согревает, а вот сердце мое отогреть не может. Только ночами приходишь ко мне… Пишу, пишу, а слать-то некому. Но все равно пишу, только бы воскресить в душе твой облик.
Знаешь, я тебя всегда ревновала. И сейчас ревную. Ведь годы с тобой ничего сделать не смогли. Ты все такой же: лицо открытое, прямой взгляд… Не осуждай меня, не могу заставить себя поверить, что человек, который лежит сейчас со мной, – это ты. Да, имя твое, фамилия твоя, а не ты. Не веришь? Смотри, вот дремлет он, а сейчас как закричит: Ба-та-ре-я!..» – вскочит, глядя по сторонам невидящими глазами, у меня сердце оборвется. А он зайдется в кашле, бухает, бухает – всего его разрывает. Встану, поставлю чайник. Ведь он, пока не глотнет горячего чайку, не успокоится…
Не возвращается, наверное, никто с войны. Мне кажется, что ты до сих пор воюешь где-то. А я пишу тебе…
Перевод Т.Мельник. 1975 г.
ИНАЯ ЖИЗНЬ
Теперь Сульгун уже два года была студенткой студии при театре оперы и балета. Ее сокурсники, зная ее как воспитанную, серьезную девушку, очень уважали ее. Были и такие ребята, которые при встрече с ней краснели. Но ее творческая деятельность все никак не налаживалась. Исполняемые ею роли всегда оценивались педагогами средне. Она считала, что ее работа не налаживается потому, что ее внешность не соответствовала выражению “красива та, глядя на которую раскроешь рот».
Недавно роль Шасенем из оперы “Шасенем и Гариб» доверили играть не ей, а Бахар, которая считалась самой красивой девушкой в студии. Ожидания Сульгун не оправдались. Тогда она стала завидовать Бахар, она стала считать ее самой счастливой девушкой в мире.
А сегодня она считает, что красивее и счастливее ее самой нет девушки в мире…
Когда Сульгун вечером посли занятий возвращалась домой, на безлюдной улице ее догнал сокурсник Данатар. Когда она увидела Данатара, то подумала: “Не оставила ли я что-нибудь на студии?», и стала вспоминать, что она могла оставить.
– Здравствуй…
Вместо того, чтобы ответить на приветствие, Сульгун удивленно посмотрела на юношу. Она ведь сегодня на студии уже здоровалась с Данатаром. Когда зрачки сосредоточились на одной точке, Данатар переменился в лице.
– Сульгун, ты же знакома со мной?
Сульгун вспомнила, что Данатара приняли на их курс на полгода позже остальных сокурсников и, уже через два-три месяца девушки студии втихую ревновали его друг к дружке. В эфире часто звучали песни, исполненные его приятным голосом. Данатар был гордостью студии. Педагоги особенно ценили его природный дар. Роль Гариба снова доверили играть ему. Вдруг Сульгун почувствовала, что остряк Данатар хочет что-то ей сказать, но что-то ему мешает. Тогда она заговорила первой:
– Ты хочешь проводить меня домой, Данатар?
– Да.
Данатар обрадовался. Он и раньше думал, как бы поближе познакомиться с девушкой, но робел. Теперь не ленился провожать домой Сульгун каждый день. И с этого дня Сульгун стала считать себя самой красивой и счастливой девушкой в мире. Ей было
