У медуз нет ушей - Адель Розенфельд
А мне как раз хотелось забыть обо всем и остаться здесь навсегда.
Они опять затянули песню с начала, их голоса становились все громче и громче, Анна, покачиваясь, запустила пальцы в волосы солдата, и я сказала:
— Анна, этот мужчина — часть моей жизни.
Она молча кивнула. Затем попросила солдата рассказать нам о чем-нибудь, и он принялся рассказывать, как однажды вечером в окопах они с товарищами играли в карты и кто-то из однополчан вместо червонной дамы вынул фотокарточку своей жены. «Тот женский портрет свел меня с ума». И до сих пор ее образ преследует солдата, он болен ею. «А мы на нее похожи?» — спросила Анна.
Тут в комнату с шумом ввалилась веселая компания: Эмили впереди, вслед за ней Тома и Себастьян — все явно жаждали перепихнуться. Эмили сквозь смех кричала: «Я всегда тебе говорила: что бы ты ни задумал, у меня это получится лучше, чем у тебя!»
Анна выглянула в коридор и обнаружила там оставшегося в одиночестве приятеля Эмили: он с грустным видом гладил собаку. Потом она подмигнула мне, довольная тем, как развиваются события, и присоединилась к друзьям, с вожделением смотревших на Эмили, которая уже начала раздеваться в этом «жилом пространстве»; я поняла: жизнь сама по себе — лучшее из пространств, в которых можно оказаться.
16
Проснувшись, я почувствовала, что мне щекочут нос волоски на груди солдата. Рядом ощущалось горячее дыхание Анны: она, как и я, спала, прижавшись к нему. Кожа солдата, обычно шероховатая, казалась гладкой, слегка припухшей после ночи и выпитого накануне. Губы Анны алели от поцелуев, я была голой. Справа мне в шею дышал Тома, положивший руку на мое бедро, в спину упиралась его твердая плоть — утренний стояк. Ни Себастьяна, ни Эмили, ни Ньокки я не видела, но, судя по формам, которые принимали лежащие на полу простыни, они были там. Вечером я сняла слуховой аппарат и теперь не могла вспомнить, куда его положила. В беспокойстве я выбралась из этой груды тел, чтобы его найти. Нужно было одеться, но, порывшись в ворохе вещей, своих шмоток я не обнаружила. Тщетно искала я и свой аппарат среди всех этих недвижимых людей и предметов, пока мне его не протянул солдат. В его огромной ладони он казался свернувшимся во сне морским коньком. Я включила слуховой аппарат, поблагодарила солдата, но его ответа не услышала.
Тут все проснулись и, согнувшись наподобие жнецов, стали искать свою одежду. Шагов и голосов я больше не слышала. Тома поцеловал меня и что-то прошептал — я не разобрала что. Себастьян смущенно посмотрел на меня:
— Вереск из фольги.
— Какой-какой вереск?
— Палевые кролики? — продолжил он.
— Ты о чем? О кролиководстве?
Он расхохотался, а вслед за ним и вся проснувшаяся компашка, но их смеха, в отличие от вчерашнего вечера, я не слышала. Солдат перед тем, как исчезнуть, протянул мне бумажный листок с надписью: «Я же говорил тебе — не забывать».
— V-образный шелк, абсолютно перуанский. Стоматология — это дело NETU[6].
Вряд ли Тома говорил о компаниях Netflix, Tesla или Uber. Также вряд ли он говорил о заболевании кишечника, о шелководстве, v-образном вырезе или о чем-то перуанском.
Все перепутывалось, мир снова мутнел.
— Эффект от таблеток уже закончился, — сказала я Анне.
Она ответила, мол, это нормально, наутро все и должно было пройти. По дороге домой я пребывала в какой-то прострации, а собака слюнявила мне юбку.
17
На следующий день я оделась как приличная девушка: начиналась моя работа в мэрии. По пути туда, сидя в вагоне наземного метро, я наблюдала за людьми на улице.
Как легко им удается все это проделывать! Идти по пешеходному переходу, отвечать на телефонные звонки.
Перед дверями мэрии я вдохнула влажного осеннего воздуха и отправилась в кабинет своей начальницы. Все прошло, как я себе и представляла: вялое рукопожатие — неразборчивая речь — растущее беспокойство — знакомство с разными отделами, коллегами — мое рабочее место. Я смутно поняла, что речь шла о регистрации новорожденных.
В мои обязанности входило помогать посетителям заполнять бланки, а потом отправлять данные в различные административные органы.
Мне отвели полдня на ознакомление с инструкцией по работе с компьютерной программой и на то, чтобы я могла «освоиться на новом месте».
После безуспешных попыток четырех моих коллег по отделу заговорить со мной я в конце концов рассказала им о своей проблеме.
Решила посвятить этому некоторое время и выложить все: я полностью глухая на левое ухо, в плохо слышащем правом ношу слуховой аппарат и вынуждена читать по губам, восполняя таким образом то, что не улавливаю ухом.
Увидев, как в их глазах разгорается интерес, я воодушевилась и пустилась в поэтичные подробности, объясняя, что мне нужен свет, чтобы слышать. Вот только когда мне пришлось больше двух раз попросить их повторить сказанное, из поэтичной рассказчицы я превратилась в идиотку.
Мне же самой коллеги казались гулкой массой, накрытой сверху одним на всех коричневым плащом.
Вдруг сквозь этот шум моросящего дождя прорвался голос одной из них. Ее звали Кэти, эта девушка с веснушками слушала меня с таким серьезным видом, будто свой секрет я доверила лично ей. Я уяснила, как ее зовут, потому что она подчеркнула: «Нас тут две Кэти». Дальше она упомянула какую-то черту, делающую ее в большей степени Кэти, чем тезку, но деталей я не расслышала.
Она мне напоминала игрушечных пони с радужными хвостами из моего детства, которым я остригла гривы.
Анна сказала бы, что эта Кэти (буду называть ее Кэти+) начиталась всякого про «личный брендинг» или «персональный маркетинг». Анна любила представлять, какие книги держат у себя на прикроватных тумбочках люди, особенно те, с кем она не знакома. И чем меньше она знала человека, тем более уверенно делала свои предположения.
Я очень надеялась, что немного попривыкну — и
